Приговор

Где-то поблизости, конечно, должно было быть селение, из которого приходили козы, а возможно, что и не одно. Но мы не знали, где – и паводок смыл следы, по которым это можно было бы вычислить – так что я просто направил коня через луг на северо-восток, вслед за собственной тенью.

– До чего мерзкие типы, – заметила Эвьет. – Фактически, они утопили собственного отца!

– Дали ему утонуть, а это не одно и тоже, – уточнил я. – Хотя… припоминая, как все это было… знаешь, я, пожалуй, не поручусь, что Жеан не помог старику упасть. И тем не менее, это не самый мерзкий тип, какого мне доводилось встречать. Он еще достаточно благороден, – усмехнулся я.

– Жеан?! Благороден?!

– Ну да. Он ведь не столкнул туда же еще и брата. И даже, напротив, удержал Жакоба от безрассудного прыжка в воду. А ведь, попытайся Жакоб спасти старика – и, очень вероятно, утонул бы сам. И Жеану досталось бы все наследство, а так – только половина.

– То есть, по-твоему, не убить родного брата из-за денег – это уже достоинство?

– На фоне людей, поступающих иначе – очевидно, да.

– Жуть. Я, конечно, знаю, что такое бывает. Но мне трудно представить, как это можно – убить собственного брата. Я, положим, не испытывала особой любви к Филиппу. А уж тем паче к Женевьеве, о которой я и сейчас скажу, что она – дура, у которой на уме были одни платья и кавалеры. Хоть и считается, что о покойниках нельзя говорить плохо…

– Что, между прочим, весьма глупо, – заметил я. – У живого еще есть шанс исправиться, но покойник лучше точно не станет. И даже обидеться он не в состоянии…

– Хм, дельная мысль, – оценила Эвьет. – Так вот, как бы я ни относилась к старшему брату и сестре, но убить – это в голове не укладывается!

– Ну, на самом деле нет никакой разницы между убийством брата и убийством, скажем, соседа. Или любого другого, кого ты хорошо знаешь. Я не хочу сказать, разумеется, что можно оправдать убийство из-за денег. Но если некто – мерзавец, заслуживающий смерти, он заслуживает ее вне зависимости от того, с кем он состоит в родстве. Кровное родство вообще не имеет никакого значения…

– Ну, тут уж ты хватил лишнего, – не согласилась Эвьет.

– Ты говоришь так потому, что все наше общество устроено иначе. Оно возводит родство в абсолют, определяя им и положение на социальной лестнице, и отношения между людьми. Но ведь в этом нет ни капли здравого смысла. Имеют значения лишь личные качества человека, и гордиться можно только собственными заслугами, а не поколениями своих предков. Я понимаю, тебе это трудно принять – ты сама родовитая дворянка, и тебе кажется оскорбительной сама мысль, что какой-нибудь простолюдин может быть ничем не хуже тебя…

– Ну почему же. Ты ведь не дворянин, а мы с тобой нормально общаемся. Но все-таки, Дольф… ты не совсем прав. Я согласна, что дурак не станет умнее из-за богатой родословной. Скорее, наоборот – напыщенный осел еще хуже, чем просто осел. Но в то же время – дворянину важно не опозорить свой род. Это дополнительная причина, удерживающая его от дурных поступков. А если бы, как ты говоришь, кровное родство ничего не значило…

– Что-то незаметно, чтобы страх за честь своего рода удерживал от убийств, предательств, лжесвидетельств и всего прочего, – усмехнулся я. – Карл Лангедарг – один из самых знатных дворян в Империи, не так ли? И все его главные приспешники тоже не последнего рода, – разумеется, все то же самое относилось и к Йорлингам, но я не стал заострять на этом внимание. – Скорее уж наоборот, желание возвысить свой род, зависть к более знатным и презрение к менее родовитым толкают на преступления там, где у человека, свободного от кровных предрассудков, не возникло бы и мысли о злодействе. Да и вообще, добродетель, основанная на страхе, стоит недорого. Страх не хранит от злодеяний, а лишь побуждает совершать их в тайне. По мне, так уж лучше, когда зло творится в открытую – так ему хотя бы легче противостоять. Есть лишь один страх, который действительно имеет значение…

– Страх перед божьим судом?

– Не-ет, – рассмеялся я. – Судя по тому, сколько грехов на душе у священников, этот страх – наименее действенный из всех. Люди, даже если на словах они утверждают обратное, вообще куда более склонны верить конкретным и зримым угрозам, нежели страшным сказкам, не имеющим никаких доказательств. И, между нами говоря, в чем-в чем, а этом они правы. Опять же церковники, не желая распугать свою паству, оставили лазейку в виде возможности искупить почти любой грех покаянием – что обессмысливает всю затею. Нет, страх, о котором я говорил – это страх потерять самоуважение.

– Ты имеешь в виду совесть?