Приговор

Но Мэри Келли не собиралась отдавать сына в священники – ни в то утро, ни вообще. Она понимала, почему люди видят в Мики ангелочка: рыжие волосы, веснушки, улыбка – та самая лучезарная улыбка. У него слегка расходились передние зубы, и от этого улыбка становилась еще более очаровательной. Нельзя сказать, чтобы она была наигранной. Мики имел вкус к жизни и любил людей – не частый дар. Но он не был ангелом. Как не был ангелом стоящий подле нее угреватый шестнадцатилетний подросток, сообщник ее сына во всех проказах. Мальчишки находились на перепутье, их бросало в разные стороны, но ни одна из дорожек не вела к сану священника, в этом Мэри Келли не сомневалась.

– Спасибо, святой отец, – ответила она. – Я непременно переговорю об этом с Майклом и мужем.

Священник улыбнулся, но, как, и яснее, чем Джонни, почувствовал, что она не заинтересовалась его предложением.

А Джонни не терпелось рассказать об этом разговоре Мики. Он нашел приятеля в туалете на втором этаже, которым никто не пользовался.

– Нельзя, чтобы тебя застукали, пока ты блюешь, – заявил Мики в первый день их работы, когда они искали место, где бы Джонни мог спокойно вывернуть нутро наизнанку.

Мики наклонился над унитазом, но его потуги ничем не увенчались. Он давился, но ничего не выходило.

– Случилось нечто ужасное, – начал Джонни. Но Мики не был расположен к шарадам. Его одолевала головная боль, и он из последних сил цеплялся за жизнь.

– Что такое?

– Отец Берк только что сказал твоей матери, будто из тебя может получиться хороший священник. Попросил переговорить с тобой, и она ответила, что так и поступит. И с твоим отцом тоже. – Несмотря на муки, Мики прыснул, хотя от унитаза не оторвался. Его рассмешило не то, что сказал товарищ, а как он это сказал. Словно родители могли запаковать его в сумку и отдать приходскому пастырю.

– Что тут смешного? – удивился Джонни, немного разозлившись, что новость расстроила Мики меньше, чем его самого.

– Мать просто была вежливой. Она не станет говорить ни со мной, ни с отцом. Не бери в голову.

Джонни немного обескуражила реакция приятеля, но он продолжал:

– Он назвал тебя «мэр Лексингтон-авеню».

– Кто?

– Отец Берк. Сказал, что ты знаешь людей больше, чем он, хотя кафедра проповедника у него.

– Мне понравилось, – улыбнулся Мики. – Хорошее прозвище для тебя.

– Почему для меня? Он не обо мне говорил, а о тебе.

– Какая разница, что говорил он? Мэр Лексингтон-авеню – ты. Ты знаешь людей не меньше меня. Кроме того, мэр должен быть умным и уметь устраивать дела. Точно твой портрет. На тебя смотрят и понимают, что в тебе есть нечто такое, чего нет в других.

– Ты серьезно? – переспросил Джонни.

– Угу. Поэтому прозвище «мэр Лексингтон-авеню» тебе очень подходит. Готов предсказать: наступит день, и ты совершишь нечто великое – из разряда того, что делают мэры. Не знаю, что именно будет, но это будет касаться нас двоих. А когда все кончится – потому что ты завершишь то, что начал, – вспомни этот день и то, что я сказал.

– Перестань, Мики, ты меня пугаешь своей колдовской дребеденью. Давай лучше забудем, что сказал отец Берк.

– Нет, обещай, что запомнишь.

– Да ну его…

– Пообещай.

– Хорошо, обещаю.

– Вот так-то лучше. А отец Берк, если бы знал другую половину известных нам людей, придумал бы другое прозвище для нас обоих.

«Другая половина» были такими людьми, с которыми священник не имел шанса пообщаться. Джонни и Мики знакомились с ними у Джимми-башмачника и на улицах между двумя и шестью утра, когда родители думали, что ребята спят.

Джимми чинил обувь, Башмачником его нарекли за любовь к своему ремеслу. Прозвища давали всем и каждому. Но по субботам он играл еще одну роль, хотя в этом деле мало прославился. Джимми Донателло любил играть не меньше чем дышать. И хотя трудился в поте лица и был отличным мастером, старался, чтобы работа не мешала азартной игре, особенно по субботам.

Передняя часть мастерской, хотя здесь стояла необходимая для починки обуви громоздкая шумная машина, была сравнительно невелика. Мики хозяйничал в будке чистильщика. Она была приподнята над полом и имела два «золотых стремени», куда клиенты ставили ноги, пока им полировали ботинки. Мики, прежде чем начать работать, всегда сам устанавливал их ступни.

– Хуже всего, – учил он своего протеже Джонни, – если нога соскочит со «стремени». Поэтому следи за тем, чтобы каблуки попали куда следует.