Приговор Бешеного

Однако давайте вернемся к нашим героям. Недруги Олега Вишневецкого не только имели зуб на него за то, что он не позволял им бесчинствовать на государственных постах, они никак не могли пережить, что такой лакомый кусок, как Ассоциация «Герат», находится вне сферы их влияния. Гератовцев никак нельзя было прижать: они не имели, как Фонд ветеранов — афганцев», налоговых и таможенных льгот, они никак не зависели от чиновничьего произвола, вовремя платили налоги. И в то же время работали с таким успехом, что все больше и больше разрастались, открывали филиалы не только на территории бывшего Советского Союза, на и в дальнем зарубежье. Как говорится, близок локоток, да не укусишь.

К середине лета, когда все вроде бы разлетаются на отдых, чиновник, наиболее ненавидящий Олега, остался возглавлять отдел, контролирующий работу частных фирм, проводив на Кипр своего начальника, который мешал ему действовать более жестко.

Геннадий Жарковский в прошлом был деятельным комсомольским вожаком районного уровня. У него была довольно неприметная внешность, но великолепная память. Каждого человека, стоящего чуть-чуть выше него по служебной лестнице, он знал по имени-отчеству, помнил все знаменательные для этого человека даты: от дня рождения его самого до дня рождения любимой собачки, если таковая имелась в наличии. При любой, даже случайной встрече с начальством он, чуть пригибаясь из-за своего высокого роста, подобострастно выплескивал поток комплиментов, готов был бегом бежать хоть на самый край города, чтобы выполнить любое поручение. Его рвение было столь заметно, что ему пророчили большое будущее по партийной линии.

К моменту крутого поворота в судьбе страны Жарковский уже добрался до ЦК комсомола, возглавив небольшой отдел, и втайне потирал руками, лелея свою давнюю мечту — стать одним из секретарей. Однако его мечтам не суждено было осуществиться: все рухнуло в августе девяносто первого года. В одночасье потеряв своих покровителей, он несколько месяцев болтался, переживая крах своей мечты и пытаясь найти новое русло, чтобы снова попытаться выплыть.

Трудно сказать, сколько бы еще продолжались его попытки, но помог случай. Однажды ему попалась в газете знакомая фамилия, которая звучала достаточно громко для человека, который был не у дел. Набравшись наглости, он купил огромный букет роз, к которым тот был неравнодушен, и заявился к нему домой в день его рождения. Именинник был настолько растроган тем, что парень помнит не только о его дне рождения, но и о его слабости, что он принял его как дорогого гостя.

Жарковский, имея за плечами огромный опыт общения с номенклатурой, скромно молчал за столом и лишь один раз поднял тост за «самого умного и талантливого деятеля, заслуги которого до сих пор не ценят в правительстве». Нужно было видеть слезы радости именинника, чтобы понять, что тостующий точно почувствовал его настроение и потому стал «лучшим другом дома».

Когда веселье подходило к концу, Геннадий решил удалиться «по-английски», но сделал все, чтобы виновник торжества это заметил. Тот принялся уговаривать посидеть еще, но Жарковский виновато ответил, что он был бы рад быть рядом с таким человеком всю жизнь, но ему нужно зарабатывать детям на хлеб: он подрабатывает ночным дежурным в одной частной фирме. Как вы могли догадаться, чиновник почувствовал себя несколько виноватым, вспомнив, какой дорогой букет был получен от несчастного молодого человека. И конечно же, предложил ему утром явиться к нему на службу, заметив при этом, что было бы кощунственно использовать «талантливого человека» на столь непродуктивной работе.

Опасаясь, что именинник мог это произнести лишь под воздействием винных паров и особого настроения, Геннадий, скромно потупив очи, явился поутру, как и было сказано. На его счастье, в кабинете находилась и жена вчерашнего именинника, которая отметила для себя «вежливого и услужливого молодого человека», только вчера «с огромным удовольствием» помогавшего ей на кухне. Усилия Жарковского не пропали даром: жена, которую бывший именинник немного побаивался, сделала все, чтобы Геннадий получил приличную должность.

Постепенно знакомясь с делами, Жарковский понял, что с «застойных» времен для госслужащих мало что изменилось. Все так же брались взятки, все так же имела значение «мохнатая рука», на которую можно опереться в случае опасности, все так же процветала зависть к вышестоящим и пренебрежение к тем, кто стоит ниже.

День за днем Жарковский набирался опыта и вскоре сумел так крутить делами, что его стал побаиваться даже его непосредственный начальник. Все было бы хорошо, но однажды накатанная вроде бы колея вдруг превратилась в сплошные колдобины. Создав определенный круг людей, каждый из которых каким-то образом зависел от другого, Жарковский иногда смело обещал сделать то или иное и получал за это определенное вознаграждение, которым всегда делился со своей «мохнатой лапой».