Приговор

   Стихи почти всегда были грустные; вернее, грустные лучше получались. Удачные стихотворения на взгляд Виктора он записывал в специальную общую тетрадь, которую назвал "Голос за стеной". Разлука, ожидание, наверное, в местах лишения свободы - это главная тема и основные мысли всех осужденных. Только очень часто, наверное, по стечению обстоятельств бывшие осужденные, оказавшись на свободе, все быстро забывают: и бессонные ночи, и обещания начать новую жизнь, осмысливание каждого шага, приведенного сюда, за высокий каменный забор СИЗО. Где и когда нужно было остановиться, чтобы не сделать этот последний шаг?

  Почти всегда мысли, с чего бы они ни начинались, возвращались к Вике. Где она? Что с ней? Ни одной строчки после его письма - стихов. Ни одной. Он обидел ее? Сделал больно? Но ее обида была не адекватна его обиде. Наверное, будь он на воле, а не здесь, когда его передвижения строго ограничены, даже после всего произошедшего он пришел бы к ней. Хотя бы для того, чтобы понять, почему она так поступала с ним? Неужели все способно простить человеческое сердце? Неужели любовь так слепа и может забыть измену, предательство, ложь? Как можно было, вернувшись со свидания с Лобовым, клясться ему в вечной любви? Зачем? Ради чего? Они были свободные люди. Их не связывали дети, клятвы, что обычно связывает семьи, где появляются трещины в отношениях, но семьи живут, не распадаются. Квартира, в которой они жили? Нет, это смешно, Лобов снимал двухкомнатную для нескольких часов свиданий, и в ней они могли с ним жить. Наверное, это было условие и требование Лобова не рвать отношения с Виктором, и Вика просто подчинялась Лобову; значит, сильно любила.

   Почти всегда в своих мыслях даже после всей трагедии Виктор невольно оправдывал Вику и обвинял больше Лобова. Опытный ловелас обманул запутавшуюся в себе девушку. Любовь слепа, и нет предела прощению для любящего сердца. Но письма нет и, скорее всего, никогда не будет, хотя Виктор каждый раз, приходя с работы, с невольной дрожью брал оставленные дневальным письма на своей подушке. Письма от друзей, но никогда от Вики. Когда Галина на свидании сообщила ему, что Вика оставила ребенка в роддоме, Виктор вначале не мог поверить. Вика, которая с таким жаром, с таким азартом рассуждала о жизни, о смысле жизни и роли человека в его судьбе. Вика, которой он восхищался год назад, Вика, которая со слезами на глазах рассказывала о своем полуголодном детстве, о том, как росла, не зная и даже не видя отца, и когда даже элементарное для нормальной жизни в их семье приходилось экономить. Она не могла так поступить. Та, его Вика. Вика, которой он верил и которую любил; та, которая еще, наверное, не забыта его сердцем до конца.

  В тот же день, придя со свидания, Виктор написал два четверостишия.

   Память по прошлому пущу,
   Вспомню лишь светлое былое,
   Среди пустого отыщу
   Своё, родное, дорогое.

   Я назову своей судьбой

   То, что память не забудет.
   Очень жаль, только со мной
  В этот час тебя не будет.

  И все, как отрезало. Ни строчки, чтобы развить, продолжить эту тему. А нужны ли они еще, строчки? Этими восемью короткими строчками, наверное, он сказал все... Выразил всю боль, что была, в его душе даже не осталось места для памяти о Вике. Виктор врал себе. Это было написано спонтанно, под впечатлением от известия об оставленном ребенке. Выходит, он совсем не знал свою Вику, а была ли она его хотя бы час, хотя бы минуту. Его было только тело в часы их свиданий, а душа? Где была ее душа? Память не может выбросить из сердца боль, время способно лишь заглушить эту боль. Но жизнь продолжается, то, что вчера было мечтой, завтра может стать черной пустотой в душе. Так было, так будет.

  * * *

  Раздача завтрака уже завершалась, рабочие на коридорах собирали, носили посуду на посудомойку. Редкие минуты, когда можно перевести дыхание, на часах 7.45, через 18 минут приходит Евгения Ивановна. Она всегда пунктуальна, и если в 8.03 ее нет на пищеблоке, значит, что-то произошло. Виктор сидел за столом в предскладском помещении, с утра в голове засело четверостишие:

  Не дождь идет, а кто-то плачет.
   Три дня идет, не перестал.
  Шел дождь из слез, а не иначе.
   Дождь из воды давно б устал.

  На улице с утра действительно шел дождь. Виктор пытался развить, продолжить мысль, но ничего не выходило. Он, наклонившись над столом, подбирал четверостишье - почему даже природа устает, а человеческая душа нет? Евгения Ивановна вошла совсем неслышно. Она, наверное, стояла несколько секунд, ожидая, что Виктор увидит ее. Виктор услышал приближающиеся шаги, спрятал исписанный листок под дуршлаг.

  - Привет, бугор, что пишем с утра? Раскладку? - голос Евгении Ивановны не располагал к шуткам.

  Виктор встал, выпрямился:

  - Это личное, извините, Евгения Ивановна.