Приговоренная. За стакан воды

Постепенно я привыкла и перестала замечать камеру. Только думала иногда, работает ли она и наблюдают ли за мной охранники. С тех пор как я попала в тюрьму, мне так не хватает человеческого общения… Я ведь всегда была такой болтушкой, а теперь мне не с кем было перекинуться даже словом. Здесь я поняла, что для того, чтобы выжить, недостаточно сохранить физическое здоровье. Разговоры, отношения с людьми, пусть даже мимолетные — все это помогает не сойти с ума. Раньше я никогда не задумывалась об этом, но теперь стала замечать, что то, что казалось таким обыденным на свободе, приобрело здесь огромное значение. Я недооценивала все эти мелочи, которыми была наполнены мои дни. Пойти за мукой в деревенскую лавку, а потом испечь лепешек для мужа и детей… Теперь я так скучала по своей вольной жизни, которой меня лишили.

Еще я могу сказать, что тяжелее всего в изоляторе мне давалась полное безделье. Раньше я могла хотя бы прогуляться утром и после полудня, а теперь из соображений безопасности мне запрещено покидать камеру, я не вижусь ни с кем, кроме охранников. Когда меня выпускали на прогулку, я толком не общалась с другими заключенными, и все же могла увидеть другие лица, перекинуться с этими людьми парой слов, послушать их истории. Все это помогало мне отвлечься, а не смотреть весь день на серые потрескавшиеся стены.

Я часто думала о том, что стало с моими бывшими соседками по заключению. Всего нас было около сотни, и большинство из женщин отбывали срок за прелюбодеяние. Но на самом деле многие из них были изнасилованы. Но, хотя они были жертвами, их признали виновными. На прогулку нас выпускали группами человек по двадцать: тюремный двор довольно тесный. Вспоминаю юную Ясмину; ей было всего двадцать два. Как-то раз она плакала одна в уголке, и я подошла к ней.

— Что с тобой? Что-то случилось?

— Меня изнасиловали. Муж сестры обвинил меня в том, что я встречаюсь с членом другого клана. Когда слухи распространились, отец отказался выдавать меня и помог мне бежать, но глава клана схватил меня. Я была его пленницей целый год, и все это время он насиловал меня, а потом отпустил. Я родила от него ребенка и оказалась тут.

— А что стало с малышом?

— Не знаю, у меня забрали его сразу после родов. Я даже не знаю, девочка это или мальчик.

Пожилая женщина, сидевшая неподалеку, услышала это и сказала:

— Его наверняка убили, это же позор, незаконный ребенок.

— Меня приговорили к нескольким годам тюрьмы, — продолжала Ясмина. — Суд решил, что ребенок — доказательство зина, прелюбодеяния.

У себя в деревне я не раз слышала страшные истории о мести и изнасилованиях, поэтому я глубоко сочувствовала Ясмине.

— Не знаешь, насильник тоже сел в тюрьму?

Вместо нее ответила пожилая женщина с голубыми глазами и морщинистой кожей.

— В нашей стране насильников не судят. Их защищает закон.

Похоже, эта женщина знала много, и я стала расспрашивать ее.

— Это было в 1979 году. Вы еще слишком молоды, чтобы помнить правление диктатора Зия-уль-Хака. Он ввел «свод законов Худуд», согласно которому все женщины, вступавшие в связь вне брака, признавались преступницами. Наказанием за прелюбодеяние могло быть пожизненное заключение или побивание камнями. Шесть лет назад этот закон смягчили, девушек теперь не убивают, но по-прежнему бросают в тюрьму — как тебя, Ясмина.

К нам подошла женщина, лицо которой было скрыто черной паранджой.

— Я подала жалобу после того как меня жестоко изнасиловали двое мужчин, ворвавшихся в мою комнату, когда я спала. Они так сводили счеты с землевладельцем, с которым не могли поделить участок.

— Действительно, — сказала голубоглазая дама, — в нашей стране и особенно часто здесь, в Пенджабе, женщин используют для урегулирования конфликтов или как орудие в борьбе кланов: насилуют, жгут кислотой.

Я заметила, что охранники слушают нас, кидая в нашу сторону злобные взгляды. Им явно не нравились эти разговоры.

Женщина в парандже продолжила свою историю: ее приговорили к пяти годам тюрьмы, потому что она не смогла привести четырех свидетелей изнасилования, как того требует закон.

— Но это в любом случае невозможно! — воскликнула пожилая дама. — Если свидетели и найдутся, то семья или клан насильника будут угрожать им смертью.

Нелофар, которой еще не было и двадцати, уже два года ожидала в тюрьме пересмотра своего дела. Она забеременела после того, как ее изнасиловал собственный дядя. В тюрьме у нее приняли роды, но она так и не знала, что случилось с ребенком. Скорее всего, его сразу убили.

Детоубийство здесь широко распространено.

Когда мне было двенадцать, мама усадила меня на колени и рассказала, что иногда люди убивают маленьких девочек, потому что они не приносят доходов и обходятся семьям дорого: их нужно выдать замуж с приданым. Я была в ужасе.

— Но мы тебя оставили, Азия, — добавила мама.