Приговоренные

И Аттила снял с шеи массивную золотую цепь, на которой висела крупная, круглой формы, камея… Взяв в руку камею, он сказал:

— Она из камня, упавшего с неба. В середину его ювелир вкрапил бриллианты… Посмотри. Они тебе напоминают что-нибудь? — спросил он.

— Да. Я ясно вижу ладонь. Она словно машет.

— Здесь у меня точь в точь такое же родимое пятно, — задрав голову Аттила показал на свое горло.

— Ой, и правда, — удивилась Лепеста.

— Золото, милая, ерунда. Оно может потускнеть, его можно расплавить. А вот бриллианты невозможно ни разбить, ни расплавить. И пусть пройдут тысячи лет, они не только не потускнеют, а, наоборот, станут гореть еще ярче.

— Я слышала о таких камнях. Им цены нет, — сказала Лепеста.

— Теперь я дарю тебе их. Вместе с цепью.

— Спасибо, Варвар, — чмокнув его в бороду, воскликнула она.

Накинув подарок на себя Лепеста тут же принялась снимать его. И они дружно расхохотались. Камея висела у ней между ног.

— Ничего, я сейчас укорочу цепь, — пообещал Аттила и ловко, одну за другой отстегнул из нее золотые колечки.

Теперь камея висела на уровне груди.

— Лепеста, у меня к тебе просьба. Никогда не снимай ее. Чтобы, когда я к тебе приходил, меня встречала вот эта бриллиантовая ладошка… Теперь она действительно не имеет цены.

— Хорошо, — сказала она, прильнув к нему, и шепнула:

— Мой милый Варвар, только ты часто, а, главное, надолго не уходи.

— И последнее, Лепеста, — угрюмо сказал он. — Я тебе дал слово… И я хочу сдержать его. Я возвращаю твой кинжал… Возьми.

Не веря ушам своим, она переспросила:

— Ты не шутишь, Варвар?

Он покачал головой. И отхлынула от лица ее кровь. И серый туман лег на синие озерца. И осеклось дыхание ее.

— Ты отдаешь меня слюнтявому Аттиле?

Лепеста с ужасом смотрела вперед, за его спину. К ним стремительно приближались два всадника. Начальник стражи и Дагригилла. Аттила обернулся. И воину, привыкшему реагировать быстрей, чем мысль его противника, этого было достаточно, чтобы оценить ситуацию и успеть перехватить руку Лепесты, уже наносившей удар себе в грудь. И Аттила понял, что успел. И понял, какую трагическую глупость он чуть не совершил.

— Оставь меня, Варвар! — крикнула она.

— Ни за что!

И повалив ее, горячо зашептал:

— Ты жизнь моя. Ты радость моя. Я тебя никому и никогда не отдам.

— Подневольник!.. Гнусный лгун, — кричала она бешенно выбиваясь из могучих рук его.

— Даже хуже… Любовь моя… Но дело в том, что ты со вчерашней ночи принадлежишь Аттиле… Мерзкий и слюнявый Аттила — это я. Я — царь гуннов!!

Лепеста замерла. Аттила разжав ее пальцы, сжимавшие рукоять кинжала, и взяв его обернулся к спешившимся всадникам. Дагригилла, встав на колени, протянул ему свиток пергамента.

— Мой повелитель, грамота готова, — громко сообщил он.

Аттила, не упуская из виду Лепесту, отвернувшуюся от них, потребовал зачитать ее.

— А, впрочем, не надо, — раздумал Аттила. — Скажи ей, Дагригилла, о чем грамота?

— О том, что ее отцу вновь возвращены завоеванные Великим Аттилой его земли и люди. И Великим Аттилой ему же дарованы земли и племена его покойного зятя.

Она молчала. Она не могла говорить. Плечи ее сотрясались от рыданий.

— Царь дважды не повторяет, — вмешался Дагригилла.

Он еще хотел что-то сказать, но жесткий взгляд повелителя, пронзивший его тучное тело, оборвал Дагригиллу на полуслове.

— Оставьте нас наедине. Я вас позову, — потребовал Аттила.

Обняв Лепесту он сказал:

— Не плачь, любовь моя… Раненое сердце мое. Ну прошу тебя не плачь. Ну вот кинжал… И вот он я… Ты же хотела убить меня?

— Не тебя, Варвар… Не тебя… А того слюнявого борова… Да и его бы я не смогла.

И, повернувшись, она уткнулась ему в грудь и разрыдалась пуще прежнего. Аттила взял ее на руки и как ребенка покачивая, говорил:

— Девочка моя, успокойся. Я поступил глупо. Ну прости меня старого, грубого рубаку…

Она затихла, а потом сказала:

— Никакой ты не старый. И очень даже ласковый… И еще царь…

Не выпуская ее из рук, Аттила сел на пригорок и они долго-долго говорили. И наконец она засмеялась. А потом он позвал Дагригилла с начальником стражи и подписав грамоту, отпустил их. И снова они остались одни. И снова они радовались жизни. И снова захлебывались от счастья. И, барахтаясь друг в друге, они катались в высокой траве под хрустальные вызванивания родничка.

Аттилово воинство роптало. Уж нечего было отбирать и нечем было набивать животы свои. Они жаждали новой добычи. Они рвались в поход. А царь и в ус не дул. Он, как поговаривали, собирался жениться.

У самых границ тех краев, куда не ступали копыта коней гуннов вспыхнула смута. Воины требовали Аттилу. Вместо царя же прибыл Дагригилла.

С холма, где расположились, окруженные кибитками верных стражников, шатры военачальников, он к войскам так и не спустился. Он пировал, упиваясь и нажираясь до отвала, привезенной им же с собой в сорока возах разной снедью. И млел от льстивых речей. У костров, на которые иногда Дагригилла поглядывал с холма, людям от голода сводило судорогой желудки. И тут все произошло. Воинство вдруг пришло в движение. Оттуда до командных шатров доносился непонятный шум. Он все рос и приближался.