Приговоренные к пожизненному

Она поставила кофе на ступеньку крыльца и похлопала на пространство рядом с ним.

— Всё в порядке. Я не кусаюсь.

Боже, я действительно надеялся, что это не правда.

Я зажал язык между зубами, чтобы не сказать что-то такое же глупое, как это, вслух.

Осторожно, как будто она может изменить своё решение и взорваться от злости, я сел рядом с ней и взял кружку с кофе. Он пах как рай. Я сделал маленький глоток и почти застонал от удовольствия.

— Хорошая штука, да? — улыбнулась она, поднимая бровь.

— Так и есть, мэм. Я не пробовал ничего настолько вкусного, с тех пор как…никогда.

— Мэм? — она засмеялась. — Господи, это заставляет меня думать, будто мне сто лет или вроде того. Сколько тебе лет, чтобы сходить с ума?

— Мне будет двадцать четыре в конце года, — ответил я, моя голова кружилась, как мячик для пинбола.

— Оу, мне тоже. Мне исполнилось двадцать четыре в апреле.

Я смотрел на свой кофе, неуверенный, должен ли сказать «поздравляю» или вроде того. Она выглядела так, будто ожидала, что я заговорю.

— Оу, ну не заставляй меня выглядеть, как болтушка, — она засмеялась и слегка толкнула меня в плечо.

Господи, какой я жалкий. Горячая девушка разговаривает со мной, а я просто сижу здесь, тупой, как валенок. Раньше я был хорош в этом дерьме.

— Ты отсюда? По тебе видно, что да, но я никогда не видела тебя.

Я был шокирован. Она не знает, кто я такой!

— Да, мэм. Родился и вырос.

— Я говорила тебе, не называть меня мэм. Меня зовут Торри.

Даже её имя было приятным.

Она остановилась, и я понял, что она ожидала, когда я назову своё имя. Думаю, что последние восемь лет у меня отняли мои манеры вместе со всем остальным.

— Хорошо, ты когда-нибудь ходил в колледж? — продолжила она, проигнорировав моё молчание. — Я ходила в Бостонский Университет, — сказала она гордо. — А затем я ходила в юридическую школу пару месяцев. Но потом я провалилась, и вместо этого стала посещать уроки для помощников юриста. Это было намного лучше. Она нахмурилась. — Ну, до недавнего времени.

Я решил, что если она действительно не знала, то будет лучше, если я просто скажу ей. Это как резко содрать пластырь.

— Я получил своё среднее образование в колонии для несовершеннолетних.

Я съёжился внутри, ожидая, что дверцы захлопнутся.

Вместо этого, она коротко рассмеялась.

— Оу, ты плохой мальчик?

Я не ответил, потому что не имел долбаного понятия, что сказать. Я даже не мог посмотреть на неё.

Её голос был мягче, когда она заговорила.

— Ой, извини. Иногда я могу быть действительно глупой. Всё в порядке. Ты можешь не говорить мне. Я так понимаю, ты не пошёл в колледж тогда, после колонии.

Я покачал головой, а затем рискнул бросить на неё быстрый взгляд. Её выражение лица было добрым, но не испытывающим жалость. Это дало мне мгновение надежды. Ложной надежды, по всей вероятности, но всё же надежды.

— Я думаю, можно сказать, что я вышел из тюрьмы после колонии для несовершеннолетних. Я освободился месяц назад.

Секунду она молчала.

— Тогда это должно быть странно. Как это было? Когда ты вышел?

Мой взгляд скользнул к ней. Никто прежде меня не спрашивал так прямо.

— Почему ты хочешь знать?

Она пожала плечами:

— Просто интересно. Должно быть, это был ад.

Я кивнул. Да, ад. Это был один из вариантов, которым я мог охарактеризовать ей это.

— Ты знала, что твоя мама убедила моих родителей принять меня обратно, когда я вышел?

Не знаю, почему я предоставил ей эту информацию. Я просто не хотел, чтобы она прекращала говорить — в последний раз это было так давно.

Она криво усмехнулась.

— Нет, не знала, но это не удивляет меня. Старая добрая мама всегда пытается уладить чужие проблемы.

Я отчаянно пытался придумать, что сказать ещё.

— Так ты, эм, только переехала сюда?

Отличный вопрос, гений! На подъездной дорожке до сих пор припаркован долбаный прицеп для перевозок.

— Да, только переехала с Бостона. После того, как уволилась с работы, я подумала, что некоторое время нужно попробовать пожить и в маленьком городке.

Я кивнул, до сих пор не имея понятия, что сказать.

— Итак, ты вернулся к жизни с родителями, — начала она снова.

— Ты тоже.

Она скривилась:

— Да, это нереально.

— Хотел бы я, чтобы она не делала этого.

— Кто? Не делала чего?

— Твоя мама. Хотел бы я, чтобы она не просила моих родителей принять меня обратно.

— С чего бы это? — спросила она, глядя прямо на меня.

Я боролся с тем, что хотел сказать ей. В смысле, я не знал эту девушку и определённо не должен был доверять ей только потому, что она дочь проповедницы. Но это было так хорошо, сбросить всё это дерьмо кому-то, кто не осудил бы меня за то, что я сделал или за то, что они услышали. Это вызывало привыкание, и я не хотел останавливаться.

— Я думаю, было бы легче быть никем в одном из реабилитационных центров в городе. Бывший заключённый, как и тысячи других ребят. Здесь же каждый знает мою историю, и каждый решил, что я мусор.

— Кроме меня, — сказала она, всё ещё глядя прямо мне в глаза. В каком-то роде это было больно, когда она смотрела на меня подобным образом, как будто смотрела прямо в душу или что-то вроде этого.

— Да, но это потому, что ты не знаешь меня.