Приговоренные ко тьме

После мессы, в триклинии папского дворца, для знати был устроен грандиозный пир, после которого мало кто из присутствовавших на нем нашел в себе силы к ночи покинуть папский город Льва. В течение же следующих дней папа и король практически неразлучно были друг подле друга, совершая торжественные объезды титульных базилик Рима, на пути к которым их приветствовала жаждущая подачек толпа.

За время совместных поездок папа и король еще ближе присмотрелись друг к другу. Характер и нравы оппонента с каждым днем становились для обоих все понятнее. Присмотрелся к новому владыке и сам Рим, и в воплях черни, по ходу движения королевского кортежа, было слышно все меньше надежд и восторга. Прежде всего, претендент в императоры, по мнению римлян, оказался до неприличия скупым. С видимой неохотой Людовик отцеживал от своей мошны горсточки медяков на милостыни нищим. Хлеб и мясо, по традиции получаемые римлянами от коронованных особ, и вовсе не были розданы, поскольку бургундцы практично предпочли данные продукты употребить для собственных нужд. В результате папе пришлось даже распечатать собственные запасы, чтобы сохранить в Риме положительный настрой к иноземцам. Подданные Людовика во всем копировали своего монарха, и Теофилакту приходилось ежедневно выслушивать донесения о скандалах, связанных с бургундцами, которые периодически и в буйной манере отказывались платить либо за выпивку, либо за любовь. Теофилакт, как мог, старался глушить эти настроения среди римлян, но у него не слишком удачно получалось.

Сам же префект, судья и глава городской милиции, был одним из немногих, кого Людовик встретил с искренней радостью, словно давно пропавшего друга. Теофилакт был удостоен жарких объятий короля, мощного потока восхвалений его имени пред папой Бенедиктом и места по левую руку от себя на всех последующих пирушках. Теофилакт был также немного разочарован, ибо ждал от короля нечто более материального и ликвидного. Впрочем, Рим в целом и Теофилакт в частности, пытался найти оправдание скупости Людовика в стремлении последнего сэкономить свои средства до дня коронации, где щедрость императора, по их мнению, должна будет уйти далеко за горизонт.

Коронация состоялась 22 февраля 901 года в базилике Святого Петра, пятинефном соборе нетронутом еще гениями человечества, но тогда, как и сейчас, поражавшего всех своими масштабами. Папа Бенедикт Четвертый положил на лоб и запястье Людовика Святой Мир, препоясал Людовика мечом и усадил его на величественный трон. После этого к трону приблизились Андреа Кантиано, новоиспеченный архиепископ Милана, а также Теофилакт, граф Тусколо. Славные представители двух ветвей земной власти совместно несли бронзовый поднос, приковавший к себе взоры всех собравшихся, ибо на нем красовалась восьмигранная корона Карла Великого, усыпанная драгоценными камнями и увенчанная массивным до несоразмерности золотым Святым Распятием. Бенедикт, стараясь каждому своему жесту придавать величавую торжественность, поднял эту корону, несколько мгновений подержал в вытянутых руках, после чего аккуратно опустил ее на светлые кудри Людовика. Римский плебс и духовенство нестройным, но зато гулким хором произнесло клятву верности новому императору и дважды провозгласило:

– Людовику, благочестивейшему Августу, венчанному Богом, великому, миролюбивому императору римлян, жизнь и победа! Жизнь и победа!

Слезы счастья блестели в глазах новоиспеченного императора, который до последнего дня отказывался верить, что эта коронация вообще когда-нибудь состоится. Папа Бенедикт испытывал чувство облегчения, свойственного человеку, который после долгих раздумий и терзаний все-таки решился на сложный выбор. Обнаруженные недостатки нового монарха, Бенедикт мысленно пытался возвести в достоинство, успокаивая себя уже давно затверженной мантрой, что, возможно, таким человеком, как Людовик, будет нетрудно управлять. В тоже время, перед глазами Бенедикта неотвязно маячил образ Беренгария, который по своим достоинствам правителя, быть может, ничуть не превосходил Людовика, но зато был куда более благочестивым и ревностным христианином, чем император-бургундец, все последние дни довольно равнодушно взиравший на завораживающие своей святостью христианские реликвии Рима.