Приговоренные ко тьме

– Не говорите так. Вы начинаете судить, а судия у нас один есть. И каждому он воздаст по заслугам и по вере нашей, и по искренности раскаяния нашего. А в ваших словах даже я, грешный и темный, эти раскаяния ощущаю.

Христофор тяжело вздохнул, Лев подбадривающе стиснул ему руку.

– Я все думаю о ваших словах, брат Христофор, о правомерности жестокого Высшего суда над человеком, чей жизненный путь предопределен и греховен. Из ваших слов, сказанных ранее, вполне логичных и убедительных, может последовать вывод об отсутствии ада как такового.

– Да, может. Ибо считаю несоразмерным наказание в виде вечных мук преисподней за мимолетный грех изначально глупого, слабого и несовершенного существа.

– Мимолетный?

– По меркам вечности, да.

– Что же тогда вместо ада, по-вашему?

– Тьма, забвение, пустота. Это может пугать сильнее, чем отсутствие мук, ибо муки дают надежду на продолжение твоего существования в каком бы то ни было виде.

– Забвение?.. А может, прощение? Всеобщее прощение Господом всех грешников, живущих по воле Его?

– Даже закоренелых убийц, растлителей, богохульников, последователей Сатаны?

– Даже их, – в голосе Льва послышалось некое воодушевление. – Представьте себе, что каждый живущий после телесной смерти своей окажется пред ликом Господа и будет держать ответ за все свои деяния и мысли, о которых Верховный Судия знает лучшего его самого.

– И в чем тогда будет заключаться наказание?

– Наказание в стыде и страхе, которые испытает каждый ответствующий грешник. Кто не устыдится грехов своих и не раскается в них, увидев перед собой светлый лик Божий, его строгие, справедливые, всезнающие очи? Но за всем за этим, за раскаянием, которое суть очищение души, последует прощение, великое и милостивое прощение! Прощение детей своих любящим Создателем их, ибо верно вы сказали о несоразмерности наказания смертных. Прощение! Ибо Бог есть, прежде всего, любовь, свет и добро.

– Вы даже не представляете себе, брат, как невероятно вы сейчас ободряете душу мою. Я всей душой желаю, чтобы вы оказались правы.

И уже Христофор искал руки Льва, а найдя, благодарно пожал ее. Слабая улыбка одновременно посетила лица узников, и каждый при этом не видел, но чувствовал улыбку своего собеседника, как свою собственную.

– Вам не кажется, брат Христофор, что мы с вами уже будто в ином мире? И этот мир лучше того, что мы покинули, пусть мы там короткое время возносились над всеми живущими. Зато здесь, – с этим словами Лев выпустил руку Христофора, – мы не видим друг друга, вот сейчас даже не чувствуем друг друга, но общаемся, словно бестелесные души, и разговор наш искренен и чист в своих помыслах. Ничто из оставленного нами мира не одолевает нас более, все наши страсти остались вне этих стен.

– Потому, брат Лев, что нам отныне больше нечего делить, нам не за что соперничать, мы лишены здесь своей собственной воли, а потому вся суета мира спала с нас, как осенние листья спадают с дерева за ненадобностью.

– Но ведь это прекрасно!

– Как знать, если судьба подарит мне возможность посидеть с вами еще сотню дней, я, быть может, приду к такому же выводу. Однако сейчас моя душа бунтует против ваших слов. Скажите, папа Лев, много ли пользы принесло вам ваше всепрощение и мягкость?

– Я отвечу вам, папа Христофор, но прежде, простите, задам вам встречный вопрос – много ли пользы принесла вам ваша твердость? По-моему, сейчас мы в равном положении.

Христофор невесело фыркнул.

– Согласен с вами, брат, не буду спорить. Хотя в памяти потомков я наверняка останусь узурпатором и, возможно, буду признан антипапой, про вас же, вероятно, найдется кому сказать пару грустных и слезливых слов.

– Отчего же? Господь Бог и бесконечное, рассудительное время расставят все по своим местам, и каждому достанется справедливая оценка после нас живущих.

– Как судит Господь Бог, неведомо никому в нашем грешном мире. Что до потомков, то они будут судить о нас по летописям наших современников, а стало быть, бенефициаров всех нынешних событий, а им нет нужды лишний раз выставлять нас в благостном свете. Мы есть зло или беда, которую они преодолели. Карфаген всегда будет злом по сравнению с Римом, Октавиан всегда будет лучше Антония, а Константин Максенция. А почему? А потому, что Рим и Константин победили, и события тех времен мы знаем исключительно по слогу их летописцев, рассказывающих нам о детских жертвоприношениях в Карфагене и о святости императора Константина.

– Тем не менее, мы знаем, что Константин приказал убить Мартиниана⁷³ и Лициния⁷⁴, нарушив тем самым собственную клятву, а перед смертью впал в ересь арианства.

– Что не помешало, однако, Церкви признать его святым. Брат Лев, вы никогда не задумывались об этом? О том, что, признавая кого-то святым, Церковь вперед Господа судит души человеческие? Является ли это с ее стороны правомерным и справедливым?

– Церковь – здание Божьей веры, виноградная лоза и рыболовный невод Господа.