Приговоренный

— Никуда не денешься. Но все-таки решать что-то надо. После того, что днем получилось, времени почти нет. Я знаю, что ты будешь тянуть время, мямлить, что надо еще подумать.

— А разве хорошо подумать — это вредно?

— Раньше надо было думать, раньше. Теперь уже некогда.

— Думать нужно даже тогда, когда некогда.

— Правильно. Только быстро думать.

— Сколько нам времени дали?

— Времени, можно сказать, совсем ни шиша. Геша, сукин сын, все отдал ни за понюх табаку. И не спросишь с него.

— Стало быть, не можешь никакого выхода найти?

— Один выход, единственный… Написал Иванцов докладную?

— Пишет…

— Ничего пока не знает?

— Ровным счетом.

— И не догадывается?

— В душу не заглянешь. Но я так думаю, что он сам себя не тронет. Придется помогать.

— Поможем. Нет проблем. Другая проблема встает. С той недвижимостью…

— Вот тут, Максимыч, надо выбирать… Это уж твоя проблема. Вы документы на Иванцова оформили? Оформили. А мое дело — сторона. Я ничего не знаю, моя хата с краю.

— Верно. Но только теперь все в один узел связалось. Даже не узел, а краеугольный камень Дерни — и всю конструкцию завалишь.

— Вот как?.. Тогда, Максимыч, придется тебе со мной пооткровеннее беседовать. А то втемную плохо получается.

— Откровеннее, конечно, можно. Но время-то уж больно скользкое и гадское. Все друг другу пакостят.

Протянешь руку, доверишься, а тебе ее р-раз! — и отхватят.

— Это ты обо мне, что ли? Ну, не ждал…

— Это я вообще. Тебе лично я, допустим, верю. Но ведь тебе, если что, придется кого-то и о чем-то информировать. Верно? А вот за тех людей, которых я, может быть, никогда не знал и не узнаю, можешь ты поручиться?

— Покамест сам ничего не узнаю, никаких ручательств давать не буду. Если тебе спокойнее ничего не говорить, то и мне спокойнее ничего не знать. Иванцов мой кадр, это верно. Но уйдет он — и все. Никто мне спать спокойно не помешает. Даже ты сам, извини уж за откровенность.

— «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу…» Хорошая песенка была. Ладно, придется тебе кое-что поведать. Не боишься сон свой ухудшить?

— Пока ничего такого не услышал, чтоб ухудшить.

— Тогда слушай, напрягай мозги, соображай. Начнем издали, с той самой иконки. Сама по себе она, конечно, дорогая. И антиквариат XIV века, и оклад из чистого золота со 132 бриллиантами. Но есть и еще одно обстоятельство, которое ее, мягко говоря, удорожает. Дело в том, что есть на свете человек, который считает, что эта самая икона принадлежит ему по праву наследства. И человек этот готов за нее три миллиона долларов выложить. Вот отсюда и цена такая.

— Что за человек?

— Некто Рудольф фон Воронцофф. Правнук генерал-майора Воронцова, который эту самую икону подарил Ново-Никольскому монастырю в 1912 году.

— Прадед подарил, а правнук забрать хочет? Бога не боится?

— Тут дело сложнее. Во время революции эту самую икону реквизировали, а монастырь упразднили. Потом икона была похищена бандой при налете на поезд. Как выяснилось, в той банде был некий Самборский, который после того, как банду ликвидировали, сумел бежать и вывез икону в Польшу. У генерала Воронцова, которого Чека расстреляла за участие в заговоре, был сын Михаил. Он у Деникина до полковника дослужился, потом где-то в Берлине устроился. Умер рано, в 1926 году. Отцу Рудольфа тогда семнадцать лет было. Он быстро приспособился, онемечился, с фашистами сдружился. После прихода Гитлера к власти работал в спецслужбах, обеспечивал контакты с русскими белоэмигрантами. В том числе и в Польше. Самборского он обнаружил в 1939 году и то ли сам, то ли еще как, но ликвидировал. А икона после этого оказалась у него. Находилась при нем до 1945 года, до тех пор, пока его не поймали наши и не шлепнули. Но шлепнули его только после того, как он выложил одну очень важную информашку. Оказывается, икона эта была контейнером для ключей от сейфа в одном из швейцарских банков.

— Вот оно что… — заинтересованно произнес Михалыч.