Приговоренный

– Ладно, смотрите, – согласился Артур, залезая в салон, чтобы открыть крышку капота.

Проверка не заняла много времени.

– Все в порядке, – сказал инспектор своему коллеге, стоящему позади автомобиля. – А что у тебя?

– Указанных в ориентировке вмятин на кузове нет, – отозвался тот.

Коренастый сунул Артуру его документы.

– Можете ехать. Спасибо за сотрудничество.

– Пожалуйста, – проворчал он.

Несмотря на вежливое обхождение, часто совершенно несвойственное представителям госавтоинспекции, Артур чувствовал тревогу. Что-то было не так. Но что именно, он сообразил, только проехав километра три-четыре. Вспомнил жестокий, холодный взгляд второго гаишника, который Артур поймал на себе, когда садился в машину. Такой взгляд часто был у Александра Александровича, когда он сообщал Артуру информацию об очередной мишени. А ведь пока Артур разговаривал с коренастым и открывал капот, второй был совершенно упущен им из виду. Минуты на две, не меньше. Что он делал в это время? Что, если…

Артур резко нажал на тормоз…

Взрыв был такой силы, что от «Шевроле-Авео» практически ничего не осталось. Разве что охваченный пламенем двигатель, вырванный из капота и вылетевший вперед на несколько десятков метров, застыл на шоссе немым предупреждением.

Беспокойные постояльцы

Он вернулся в реальность от того, что его сильно трясли за плечо, и не сразу сообразил, на каком свете находится. Голос, доносящийся из мутной, застилающей глаза пелены, повторял без остановки: «Юлий Сергеевич! Юлий Сергеевич!»

Юлий открыл глаза и сразу почувствовал, как бешено колотится сердце, как струйками сходит с лица холодный пот.

– Юлий Сергеевич! Юлий Сергеевич, – опять повторило склоненное прямо над ним полное испуганное лицо. – Юлий Сергеевич, проснитесь!

Резким движением, словно застигнутый врасплох спящий хищник, Юлий сбросил с плеч чужие руки и вскочил. Он вспомнил, где именно находится, причем еще до того, как абстрактное полное испуганное лицо трансформировалось в полное испуганное лицо Олега Адольфовича Постникова – погоревшего на взятке чиновника, его соседа по камере.

– Что это было? – спросил Юлий.

– Что было? – взвился в своем углу Витек. – Это я у тебя спросить хочу, что это было? Ты чего вообще творишь? Всю хату на измену высадить хочешь?

– Рот закрой! – велел Юлий. – Что это было, а, Адольфович?

– Не знаю. Вы за столом сидели, кроссворд разгадывали. Потом задумались, голову на газету положили и закемарили, я так думаю. Я не стал вас тревожить. Пусть, думаю, отдохнет человек. Спать – это хорошо. Вот у меня уже третьи сутки бессонница. А потом вдруг как заорете благим матом. У меня даже уши заложило, так вы громко крикнули. Наверное, приснилось что?

– Ага, приснилось, – снова подал голос Витек. – Как еще какой-нибудь шишке кишки выпустил. Кому, признайся? Наверно, теперь самому главному легавому в городе? Или прокурору?

– Не знаю, – виновато улыбнулся Юлий. – Не помню.

Он правда ничего не помнил. Хотя нет. Кое-что все-таки удалось удержать в памяти – огромное красно-желтое пятно, вернее вспышку – ослепительную, безжалостную ко всему живому, что рискнет оказаться в пределах ее действия.

В замочной скважине заскрежетал ключ. Заскрипели запоры. Не дожидаясь, пока двери откроются, все четверо, включая постоянно молчащего инженера, встали и повернулись лицом к стенам, заложив руки за спину.

– Ну вот, сейчас начнется. Цыганочка с выходом. Все из-за тебя, собака серая, – проворчал Витек.

В камеру вошли двое с дубинками. Один вертухай задержался у дверей, в то время как его коллега прошел на середину. Еще двое наблюдали из коридора.

– Что здесь за блядство творится? Кто кричал?

Надзиратель так стукнул дубинкой по столу, что стоявшие на нем кр'yжки подпрыгнули вверх сантиметров на десять.

– Кто кричал, спрашиваю?

– Я, – признался Юлий. – Задремал. Кошмар приснился.

Дубинка сильно шмякнула по его отощавшим за последнее время ягодицам. Юлий заскрипел зубами.

– Кто «я»? Кто задремал?

– Арестованный Тараскин…

– А для тебя, арестованный Тараскин, что, режим не писан? Спят у нас с десяти вечера до шести утра. В карцер захотел? Устрою.

Надзиратель занес было дубинку для очередного удара, но стоявший у дверей старший прапорщик Метелкин крикнул:

– Прекрати! Все нормально.

– Что прекрати? Какой нах нормально? Ты чего, Метла?

– Кончай быковать, сказал, – повысил голос старший прапорщик. – Давай на выход.

Опустив дубинку, обиженный вертухай пошел к дверям камеры. Метелкин, напротив, приблизившись к стоящему спиной Юлию, легонько ткнул его кулаком в плечо:

– Ты это… Не делай так больше. Понял?

– Виноват. Я все понял.

Только когда двери снова закрылись, арестанты смогли вернуться на прежние места. Витек с любопытством посмотрел на Юлия:

– А ты че, это, у Метлы в любимчиках теперь ходишь? Это ж за какие такие заслуги?

– Это ты у него спроси. А я не знаю. Настроение у него, видать, хорошее.

Юлий сел боком на табурет (все-таки сильно ударил дубинкой, гад) и подтянул к себе газету с кроссвордом. Его почти стазу опять стало клонить в сон. Встряхнув головой, он стал читать вслух: