Приговоренный

– Да ничего. Как пришел, так и ушел. Охота с подсадной крякушей – вещь хорошая, но закон ради этого я сам нарушать не буду и другим не позволю. Так я ему и сказал.

– То есть рылом он не вышел? – вставил Качибадзе, но Сыч строго дернул его за рукав, спросив в свою очередь:

– А как же все-таки он оказался в вашей компании?

– А так, – прикрывая рукой рот, словно собираясь зевнуть, ответил Козлов. – Дней через десять после разговора с Серегой, как специально, приезжает ко мне покойный Иван Семенович Лапов и говорит, что скоро, мол, утки полетят и как бы ему хотелось с подсадной пострелять. Только где ж ее раздобыть, подсадную. Там, где весенняя охота разрешена, ее можно купить или взять напрокат. Но здесь крякуш никто не держит. Какой смысл, если все равно охотиться нельзя? Я сразу о Сереге вспомнил. Телефончик он мне свой оставил, ну я и позвонил. Вот и все. Охота, правда, так и не состоялась. Бедняга Иван Семенович, кто бы мог подумать.

– Так, Виталий Егорыч, – решительно сказал Сыч. – Сейчас мы с вами вернемся в дом вашего друга пасечника, надеюсь, у него найдется бумага, и там все, что вы тут нам рассказали, вы напишете.

Козлов посмотрел в строгие глаза Сыча, потом в не менее строгие глаза Качибадзе и решил не спорить.

– Ладно, только если вы сами писать будете. И только то, что я вам сказал. А то я бумагу не подпишу.

Пасеку покидали одни. Козлов остался в доме, где они с пасечником решили еще раз помянуть Лапова. Пока писали показания, майору несколько раз звонили на мобильный, но он неизменно сбрасывал вызовы, стоило ему только взглянуть на дисплей.

– Кто это вам постоянно наяривал? – поинтересовался Качибадзе, когда они шли к оставленной на проселочной дороге «Таврии».

– Вован.

Качибадзе сразу догадался, о ком речь.

– Таратута! И вы сбрасывали его звонки?! Ему ведь наверняка доложили о двух трупах в городе и о том, что мы были рядом. Он хотел услышать объяснения, а вы… Он теперь вас на куски порвет.

– А тебе, значит, жалко меня?

– Вас нет. Мне себя жалко. Вы хоть и не подарок, но я к вам уже привык. Даже когда вы меня на три буквы посылаете, не обижаюсь. Подстраивайся теперь под нового, которого вместо вас назначат.

– Спасибо за искренность, Давид. Я тебя успокою. Никто меня на куски не порвет. По крайней мере, в ближайшем обозримом будущем. Я слово волшебное знаю. Как только Таратута его услышит, сразу шелковым сделается. Увидишь.

– Раз вы такой добрый, то может, объясните, что происходит? Какой смысл во всей этой утиной охоте? Почему убили Чикалюка? Какой смысл в показаниях этого Козлова? А то все молчите, все скрываете. А меня, между прочим, чуть не подстрелили сегодня. Так что имею право.

– Ничего я от тебя не скрываю. Просто хочу, чтобы ты сам, своим умом до всего дошел. Я знаю ровно столько, сколько и ты. А я уже сейчас готов назвать тебе имя заказчика убийств Лапова и Пасечника.

Качибадзе подождал продолжения, а когда понял, что его не будет, обиженно засопел.

– Хочешь подсказку? – сжалился Сыч. – Помнишь, как егерь произнес одну фразу, цитирую: «…Через десять дней после разговора с Серегой, как специально, приезжает ко мне покойный Иван Семенович Лапов и говорит, что скоро, мол, утки полетят…». Так вот ключевые слова здесь «как специально». И сегодняшнее веселое настроение Чикалюка – это, кстати, тоже подсказка. Так что думай.

Качибадзе немедленно принялся думать и так ушел в себя, что не заметил большой ямы на дороге, куда угодил правым колесом.

– Да чтоб тебя самого приподняло да треснуло! – крикнул Сыч, подлетевший до крыши кузова. – Смотри за дорогой лучше, а ребусы решать будешь после, Эйнштейн.

Качибадзе, у которого начался приступ кашля, не ответил.

* * *

Таратута если не стал шелковым, то по крайней мере был очень близок к этому состоянию, чем немало удивил секретаршу Жанну Игоревну Снегову.

Весь вечер у Жанны Игоревны было плохое настроение. По поручению Таратуты она отпечатала и отнесла ему на подпись проект письма «наверх» с просьбой начать против майора Сыча служебное расследование на предмет соответствия занимаемой должности. И теперь грустила, потому что давно была тайно влюблена в этого человека. Высокий, сильный, опытный, с седыми висками, в которых было что-то английское, грубоватыми, но мужественными чертами лица, он казался ей идеалом мужчины. А его руки! Такие сильные, уверенные. Чего бы она не сделала, чтобы оказаться в этих руках. Увы, предмет ее сердечных страданий не замечал ни этих пылких многообещающих взглядов, ни того, как, проходя мимо по коридору, Жанна Игоревна старалась как бы невзначай прикоснуться к его одежде, ни ее особенно ласкового голоса, когда по телефону внутренней связи она сообщала майору о предстоящем совещании. Только один раз перед 8 Марта он подарил ей шоколадку, и то, наверное, потому, что был навеселе.

– На месте? Доложите про меня, – равнодушно произнес майор, войдя в приемную, совершенно не обращая внимания на ее декольтированную кофточку, надетую исключительно для него.