Приятель фаворитки. Царственный пленник

Сорок лет тому назад дядя моей матери открыл в Норвиче суконную фабрику, имея в виду, что люди всех политических партий и всевозможных религиозных взглядов все-таки должны думать о своей одежде; благодаря этому он прожил свой век благополучно и сильно развил дело. У него не было ни времени, ни желания жениться; теперь, будучи уже стариком и питая сильную привязанность ко мне, он пожелал сделать меня наследником своего значительного состояния, если я, конечно, окажусь достойным этого. Доказательство, которое он требовал, было невелико, хотя и очень несносно для меня. Вместо того, чтобы ехать в Лондон, я должен был отправиться в Норвич и жить там вместе с дядей, услаждая последние годы его жизни, и, не будучи связан совершенно его ремеслом, все-таки кое-чему учиться, приглядываясь к жизни и людям.

Итак, я отправился в Норвич, хотя и не особенно охотно. Там я провел целых три года, ухаживая за стариком и развлекаясь всеми доступными в таком большом городе способами. Однако разум и юность – плохие товарищи; все это время я жил, как иудей в пустыне аравийской, беспрестанно мечтая о земле обетованной. Немногое из того времени сохранилось в моей памяти, да и то я не часто вспоминаю: его заглушают события, происшедшие до и после этого периода моей жизни.

Смерть дяди освободила меня. Я искренне оплакивал любившего меня старика, огорченного моим отказом продолжать его дело, так как я предпочел свободу и только часть его большого состояния всему капиталу, если бы остался хозяином его фабрики. Выбери я последнее, и я прожил бы мирно свой век и умер бы богатым человеком. Но я не раскаиваюсь, и теперь сделал бы то же самое.

Мне было около двадцати двух лет, когда я вернулся в родительский дом, правда, настоящим провинциалом, но со средствами, за которые многие франты отдали бы охотно свой светский лоск. Три тысячи фунтов, вложенных в дядино предприятие, давали мне порядочный и верный доход, придававший мне совсем другое значение в семье, чем три года назад. На такие средства можно было жить хотя скромно, но прилично, можно было даже поехать в Лондон. Сестры стали относиться ко мне гораздо лучше прежнего; мать боялась одного – чтобы высокое место в свете, которое я буду теперь занимать, не пошло в ущерб моим добродетелям, так тщательно развиваемым ею в ее сыне; пастор потирал переносицу, явно думая все время о предсказании Бетти Несрот.

Такое положение вещей легко могло развить во мне самомнение, если бы не было поблизости Кинтон-Манора с его обитателями. Хотя лорд и принял меня очень ласково, но, казалось, обращал гораздо больше внимания на мой неуклюжий вид и манеры, чем на мое неожиданное богатство. Он советовал мне ехать в Лондон, говоря, что там, вращаясь в обществе, наивный провинциал привыкает ценить свою особу по достоинству, а не по шаблону деревни. Несколько опешив, я поблагодарил его за совет и осмелился спросить про мисс Барбару.

– Она здорова, – улыбнулся он, – и стала знатной дамой. На нее пишут эпиграммы, й некоторые чудаки посвящают ей стихи. Но она – хорошая девушка, Симон.

– О, в этом я уверен, милорд! – горячо воскликнул я.

– Нынче нельзя быть уверенным ни в чем, – сухо заметил Кинтон, – но, к счастью, на этот раз вы правы. Вот образец получаемых Барбарой стихов, взгляните! – и он перебросил мне листок бумаги.

Я пробежал стихотворение, где было много сказано про «холодный лед», «нетающие снега», про Венеру, Диану и тому подобное.

– Кажется, это очень скучно, милорд, – заметил я.

– Немного, – улыбнулся он, – но – это стихи известного поэта. Смотрите, не пишите стихов, Симон!

– Буду ли я иметь честь видеть мисс Барбару? – спросил я.

– А это мы увидим, – ответил лорд. – Надо будет посмотреть, в каком кругу вы будете вращаться. А впрочем, не все ли это равно, раз вы уезжаете в Лондон?

Он пристально посмотрел на меня, слегка нахмурившись, хотя улыбка не исчезала с его лица. Я почувствовал, что покраснел до ушей.

– У меня немного знакомых в Лондоне, – запнулся я, – и тех я не особенно хорошо знаю…

– Да, не особенно хорошо, – подтвердил Кинтон, нахмурившись сильнее и переставая улыбаться, а затем, встав и дружески хлопнув меня по плечу, продолжал: – Вы – честный малый, Симон, хотя не особенно умный. Но не могут же все быть умными. Поезжайте в Лондон, постарайтесь лучше узнать жизнь тех, кого знаете. Ведите себя джентльменом и помните, Симон: каков бы ни был король, он – все-таки король.

Особенно подчеркнув последние слова, он тихонько направил меня к двери.

Почему он сказал это про короля, что оправдывало его замечание? Казалось, он придал ему какое-то особое значение, как будто оно относилось именно ко мне. Оставив в стороне глупое предсказание Бетти Несрот, что, конечно, и должен был сделать милорд, какое было мне дело до короля?