Приятель покойника (сборник)

– А что ее добывать? Главное, на место выйти, а там уже и трудностей почти нет. В снегу она лежит. Только плохо, когда она смерзшаяся: сколько я уже сотенных попортил! Даже подумать страшно. Передержишь их у трубы – они крошатся. Бумага, видно, старая. А недодержишь – расползаются.

– О! А у тебя хрустящей нет? Мне фотку завернуть надо.

– Вот, выбирай.

Радецкий взял у Паши пачку сторублевок, выбрал одну, остальные вернул. Перезавернул фотографию любимой в новую, а старую сотенную под ноги бросил.

– Так нехорошо! – мягко сказал Паша, поднял ее и вместе с остальными протянул матери.

Клавдия Николаевна аккуратно завернула всю пачку в платок.

– Теперь все сытенькими будут. Тебе спасибо. Оно известно, добро добром возвращается, а зло – злом.

– Лишь бы только деньги деньгами не возвращались! – Паша провел ладонью по своей бороде-щетке.

– Павел, ты можешь мне этот ящик дать? – Голос Турусова задрожал.

– Да ради бога. Я и без стола привык, а от него другой пользы нет и не было.

– Только сам его потащишь! – добавил Радецкий.

– И потащу! – упрямо буркнул Турусов.

– Тогда у меня к вам просьба тоже будет, – немного замешкавшись, сказал Павел. – Тут надо вещи одни забрать…

– Какие вещи? – спросил Турусов, не отрывая взгляда от ящика.

– Там вещмешок с чем-то и, как раз в пользу вам будут, лыжи. На них можно и ящик оттащить.

– А кому эти вещи отдать?

– никому. Просто увезти отсюда, а там что хотите с ними делайте. В них наверняка может быть что-нибудь интересное, может, деньги…

Турусов с недоверием покосился на Павла.

– Да не бойтесь. Это вещи одного из наших. Он просто не вернулся оттуда, где мы работаем. Уже месяц прошел. Обычай такой – если кто-то не возвращается больше месяца – мы его вещи отдаем кому-нибудь, кто здесь случайно. Ведь если такие вещи оставлять тут, их в конце концов распотрошат, и с этого может начаться воровство. Тут пока все по-честному, понимаете?

Радецкий кивнул. Турусов, оцепенев, слушал.

– А что, часто не возвращаются? – спросил Радецкий.

– Бывает.

– Сынок, чего там раздумывать, давай я заберу этот вещмешок! Может, там что пригодится потом? – заговорила молчавшая до этого момента Клавдия Николаевна.

– Нет, мама. Ты не случайный человек. Ты сюда ехала, а они…

– Мы возьмем! – твердо произнес Турусов.

Радецкий удивленно оглянулся на напарника.

Назад шли раза в три дольше. Турусов тянул ящик, укрепленный на двух, сбитых поперечными планками лыжах, а Радецкий налегке, с одним вещмешком, шагал позади. Клавдия Николаевна в последний момент решила еще на денек остаться, объяснила пальцами на снегу, как им выйти к поезду, и пожелала удачного пути.

К рельсам выбрались без затруднений, но поезда не было. Приударил мороз, время от времени с кедров потревоженный ветром слетал снег.

– Мы так тоже можем не вернуться, – припрыгивая, сказал Радецкий.

Турусов уселся на ящик и отвлеченно рассматривал рельсы, двумя параллельными линиями выступавшие из снега.

– Дождемся, наверно, – медленно произнес он.

– Чего-нибудь да дождемся, но жрать тоже надо. Ты, профессор, даешь прикурить! Когда все просто – у тебя сложности возникают, а когда за шкуру думать время приходит – ты, как вырванный зуб мудрости, на все тебе наплевать!

– Почему наплевать? Мне не на-пле-вать! Просто ящик тяжелый, и устал я.

– Ящик… – задумчиво выдохнул Радецкий. – Надо проверить вещмешок, может, что из жратвы имеется.

Радецкий сунул туда руку. Что-то зашелестело, зашуршало. Он вытащил наружу пригоршню кедровых орехов и поломанную шоколадку.

– Маловато… и консервов нет. – Он с грустью развел руками.

– Не умрем. – Турусов огляделся, остановив взгляд на вещмешке. – А вот в историю, должно быть, не попадем… как ни крути…

– Неправильное в тебе честолюбие. Не проболтался б я – так бы и ехал ради одной дороги. Тебе что, ты уже в том, что имел, разуверился, теперь ищешь то, в чем разуверишься позже! А у меня этих проблем нет. Я очки не ношу и поэтому все в нормальном цвете вижу. Я и в историю хочу попасть только потому, что люблю ее.

– Нет истории, – упрямо и тихо проговорил Турусов.

– Для тебя нет, да и тебя для нее нет тоже. А Герострат был? Думаешь, он не любил историю? Еще как любил, если смог для нее пожертвовать всем… Погоди, ты еще сам Геростратом станешь и не заметишь, как это произойдет! Как мой предок говорил: «Самое неожиданное для свидетеля – это когда за три минуты он превращается в обвиняемого!» Я прекрасно знаю, что тебе все это небезразлично. Ты просто позер, но, наверное, не понимаешь этого. Неужели ты хочешь стать Ивановым, чтобы потом где-то прогремело: «Один из Ивановых открыл потрясающую тайну!» А? Что, мало Ивановых прославилось? А хоть один Турусов вошел в историю? Вошел? А ведь есть в ней место для тебя! Понимаешь, что есть?

– Я не все понимаю из того, что ты говоришь, – спокойно и четко сказал Турусов.

– А-а, да, конечно. Профессор неосведомлен. Он случайно купился на тыщерублевую зарплату, а к ящикам у него просто половое влечение, новая форма патологии, и к цифрам четырехзначным… Не придуривайся, Турусов!

– О чем ты? – Турусов приподнялся.