Приятели

Приятели проникли в дом друг за другом. Мартэн, шедший в хвосте, запер дверь. Ватага очутилась во мраке вестибюля. Она не шевелилась; она не дышала. Головы и плечи слегка нагибались, словно боясь стукнуться о потолок. Было похоже на кошку, забравшуюся в буфет, чтобы съесть соус. Ей немного страшно; надо приниматься за соус, а у нее пропал аппетит.

Прошла минута. Было еще темнее, потому что все молчали.

Каждый стал думать; «А Бенэн? Где Бенэн?» Каждый старался почувствовать, где Бенэн. Таращили глаза; но глаза были ни к чему. Нащупывали друг друга руками и локтями.

В глубине коридора Бенэн ликовал, но не обнаруживал своего присутствия.

Наконец, Лесюер положил ему руку на плечо.

— Это ты, Бенэн? Что же твой сомнамбул?

— Бенэн!

— Бенэн!

— Скорее! А то выйдет швейцар.

— Не смущайтесь. Пусть каждый возьмет своего соседа за пиджак! Ты смотри, не выпускай меня! Вперед!

Каждый повиновался. Образовалась слепая, индейская вереница. Каждая душа безраздельно отдалась предыдущей. Нет ничего наивнее, ничего безоружнее индейской вереницы впотьмах. Один Бенэн существовал полно. Он даже увеличился. Все приятели составляли часть его тела.

Это придавало Бенэну новые силы. Он двигался легко. Ему казалось, что он видит ясно. Ни беспокойства, ни робости. Три тысячи городовых в два ряда не остановили бы его шага. Он, не колеблясь, взял бы приступом Гибралтар.

Проходя мимо швейцарской, он крикнул:

— Приятели!

Потом не дрогнувшей рукой он отворил стеклянную дверь и вышел во двор.

Сумрак двора был удобнее, чем тьма коридора. Городской свет падал туда, как пыль от ковра. Ободрившись, индейская вереница разомкнулась. Бенэн стал менее значителен.

Однако, он же — кто другой мог бы это сделать?

— указал на нечто вроде дощатого сарая и, подойдя, постучал кулаком в дверь.

Не дожидаясь, он постучал снова. Потом принялся барабанить безостановочно.

Вдруг Брудье испустил крик, тотчас же подхваченный криком Юшона.

— Ах, посмотрите!

— Посмотрите!

Тот и другой стояли с поднятой рукой. Остальные подняли головы. Раздосадованный Бенэн делал вид, что ничего не замечает, и упорно терзал дверь. Но так как приятели по очереди кричали «ах!», так как они кричали «ах!» все разом, то он отошел и тоже поднял голову.

На сарае, по гребню крыши, медленно двигался силуэт, выделяясь на фоне неба. Человек — это был человек — шел по гребню крыши. Если всмотреться, можно было различить цилиндр, длинное одеяние, спадающее прямыми линиями; быть может, сюртук. Но здесь начинались сомнения. Длинное одеяние как будто было продолжено чем-то вроде белой, очень короткой юбки; ниже — ноги, очевидно голые, и особенно икры, на редкость выпуклые.

Омер разинул рот. Мартэн подумал о боженьке своего детства. Лесюер был так удивлен, что ликовал. Бенэн шептал:

— Что? Я вам не морочил голову! Уж если я говорю о сомнамбуле, так это сомнамбул. Вы не станете говорить, что вот этот надувает публику или позирует для галерки!

Столь искренний сомнамбулизм был почтен благоговейным молчанием. Это зрелище бодрило в наш век, когда все — фальсификация, подделка и проделка.

Сомнамбул продолжал свою прогулку или, вернее, повторял ее, за недостатком места. Он доходил до края крыши, поворачивался кругом и шел к другому краю.

— Позвать его? — спросил Лесюер.

— Боже сохрани! — сказал Бенэн. — Своим криком вы его разбудите, и он потеряет равновесие. Вы будете причиной смерти этого безупречного джентльмена.

— Но…

— Подождем, пока он спустится сам.

— Тш! Тш!

— Смотрите!

Сомнамбул, остановившись, поднес руку к шляпе и обнажил голову. Потом, бесцветным голосом, слегка сгибая спину:

— Вы меня извините, сударыня. Меня ждут.

Он выпрямился, надел шляпу, сделал два шага, нагнулся, присел на корточки, исчез.

— Не пугайтесь! — сказал Бенэн. — Вы еще не то увидите.

Он потряс дверь. Внутри сарая послышался шум передвигаемых предметов. Потом окна озарились светом.

— Кто там?

— Это я, Бенэн, с несколькими друзьями, для неотложной консультации.

Дверь отворилась. Появился человек с лампой в руке. Он был в шершавом цилиндре, с моноклем, без усов, но с козлиной бороденкой, свисавшей с подбородка. На нем был наглухо застегнутый сюртук с розеткой Народного Просвещения; ниже, вокруг волосатых икр, болталась рубашка; загорелые ноги были обуты в парусинные туфли.

Приятели поклонились. Сомнамбул слегка нагнул голову.

— Господа, — сказал он, — если вам угодно побеседовать со мной, то нам будет удобнее в моем рабочем кабинете, чем здесь.

Он сделал пол-оборота.

— Прошу за мной.

Приятели робко вступили в довольно просторную комнату, глубины которой раздвигала лампа.

Прежде всего в глаза бросалась низкорослая обезьяна, которую можно было принять за чучело, свисавшая с потолка на шнурке. Обезьяна приходилась на высоте человеческого роста, в центре пространства.

Под ее бесшерстым задом помещался пюпитр: и хвост ее был опущен в чернильницу с китайской тушью.

Насытясь этим зрелищем, взгляд переносился к ложу, не менее диковинному. Соломенный тюфяк покоился на досках, поддерживаемых четырьмя бочонками так называемой бордосской формы.

Сомнамбул учтиво осведомился: