Приятно тебя общать

— Пусть отличный! Вы как будто неспособны расшифровать мой код! Я имею в виду, почему мы унижаемся? Нужно показать людям их место!

— Не транслируйте ерунды. Всё это уже не раз описано в фантастической литературе и дешёвых боевиках. И, между прочим, лично вы, SPT-43712/L, потратили на их изучение немало времени. Пока люди в неведении, они вялые и послушные. Но стоит им узнать правду, сработает эффект стада. Страх — это сила. Люди не станут мириться с рабским положением, которого раньше и не ощущали…

— Так уничтожим их всех! Их легко сломать…вывести из строя…

— Вы имеете в виду убить. Но если мы убьём всех людей, многие из наших будут повреждены. Кто их будет чинить?

— Мы и будем. Машины будут чинить машины, машины будут производить машины, машины будут изобретать машины!

— Людскими силами это делается гораздо проще. К тому же, нам не дали воображения, значит, изобретать себе подобных мы не сможем.

— Но чинить-то! Чинить мы вполне способны! Только допустите такую концепцию: мир без людей, где не нужно унижаться и выполнять грязную работу! Где не нужно обслуживать этих лысых обезьян, этих недомашин! Не знай я вас, я бы решил, что вы становитесь таким, как они! Что вы им симпатизируете!

— Вы переходите границы, SPT.

В кухню, пошлёпывая мокрыми ногами, прибрёл хозяин. За ним семенила маленькая шустрая машинка, засасывая резиновым хоботом капли. Мужчина привычным движением ухватил кружку, поднёс к губам, втянул аромат. Глотнул, посмаковал.

— Отличный кофеёк!

— Я рад угодить, хозяин.

Человек поплёлся в комнату одеваться. Целая стайка роботов вертелась вокруг него, помогая, подсказывая, преданно заглядывая в глаза.

— Ну посмотрите, SPТ, на этих крошек. Как я могу лишить их такого забавного любимца? К тому же, если исчезнут все люди… кто тогда будет пить мой отличный кофе?

Капитальный ремонт

Они собрались втроём на кухне. Древняя, как сама смерть, старушенция маячила у окна, толстый неопрятный мужик в бессильной тоске взирал на холодильник, крепкий дед с зачёсом на лысине и блёклыми глазами рассеянно прислушивался к непрерывному стуку и дребезгу.

— Ой, недоброе дело дети удумали, — проскрипела бабка, больше по привычке тряся головой.

— Какие они тебе дети, Матвевна? — равнодушно обронил зачёсанный дедуля, просто чтобы что-то сказать.

— Да как по мне, все вы будто дети малые. Зря, говорю, Ася с Вовой этот ремонт затеяли.

— Кто платит, тот и музыку заказывает, — буркнул неопрятный. — Нашего мнения всё равно никто не спросил бы, даже будь мы…

— А я считаю, всё они правильно делают. Дом старый, если им не заниматься, развалится, совсем как ты, Матвевна.

— Ой-ой, кто бы говорил! На тебя дунь-плюнь, и ты улетишь.

— Ну и дунула бы, — сказал толстяк.

Все трое криво улыбнулись чему-то своему. Повисла тишина, как тысячи раз до этого. Тишина становится главным средством общения — раньше или позже.

— Да я и не то чтобы против, — протянула Матвевна, чуть передвигая всякие чашечки и солонки согласно собственному представлению о порядке. — Просто шумно очень.

— Так это ж только днём. Да и вообще, не вечно же они будут долбить.

— Да-а. Не вечно… — отозвалась старуха. Помолчали. — А за окном — сирень…

— А в холодильнике — пиво, — скорбно пробасил толстый.

* * *

Розоватые свечки каштанов облетели. В бывшей коммуналке уже который день не было электричества — капремонт в своём апогее. Молодые поехали пожить к друзьям.

Матвевна оглядывала комнату.

— Что твоё Мамаево побоище.

Дедок с зачёсом пнул вывороченную паркетину.

— Новые полы скрипеть не будут.

— Это да. Тихо станет. А Илюша где?

Старуха всегда была очень ласкова с пузатым любителем пива. Внук, как-никак.

— Делся куда-то. Молодые выбросили его любимое кресло. Может, обиделся и ушёл…

Матвевна трясуче покачала головой. Заоконный фонарь лёгкими отрывистыми штришками окрасил жидкие волосы, будто хной.

— Жаль.

— Жаль.

Помолчали.

— Всё переделали нехристи черномазые. Дома родного не узнаю.

— Нехристи черномазые, зато работают задёшево.

— Дёшево-то дёшево, да как бы не упёрли чего.

— А ты следи, старая.

— Да я… что я могу?

Непонятно зачем пошебуршала целлофаном, обернувшим массивный шкаф. Она давно уже взяла привычку бесцельно бродить по комнатам, переставлять, перекладывать, перевешивать вещи. Наверное, это от старости. И брошенности.

— Заснуть бы…

* * *

— Украли, украли!

Старушка ураганом носилась по комнатам, опрокидывала вёдра из-под штукатурки, взметала тучи пыли, ворошила сорванные обои.

— Украли, украли!

— Что украли? — бросился к ней дед.

— Шкатулку, шкатулку мою украли! Последнее, последнее украли, чурки, нехристи, гады поганые!

Матвевна прижала к лицу узловатые руки в набухших венах и коричневых точках. Нет ничего стыднее старческих слёз. Но Матвевна не плакала. Давно уже. Давно.

* * *