Прииск в тайге

— Остановитесь, кого бьете?

Казак с красным, как после бани, лицом осадил перед ним лошадь, высоко занес клинок. И тогда к смельчаку бросилась женщина, заслонила его собой, разметав руки, вызывающе, с ненавистью крикнула:

— Ну, убивай!

Краснолицый опешил, медленно опустил руку с саблей, и конь под ним заплясал, приседая на широкий зад. А женщина, уже не обращая на казака внимания, повернулась к другим:

— Против кого идете? Здесь отцы ваши, братья. Казаки! Вас обманывают. По всей России победила революция, а вы зачем напрасно проливаете кровь? Переходите на нашу сторону. Воевать надо с теми, кто угнетает рабочий народ.

Краснолицый, все еще придерживая пляшущую лошадь, не знал, что делать, и растерянно оглядывался на товарищей. Казаки медленно отъехали в сторону.

— Вот девка! Отчаянная.

— Она правду говорит.

— Верно, верно!

— Не слушайте, ее большевики науськали.

— Поди ты к черту.

— Раскис перед бабой.

Воспользовавшись моментом, бойцы Рогожникова перестроились, готовясь к атаке. Давыд выехал вперед, зычно крикнул:

— Казаки! Всем, кто прекратит сопротивление, обещаю свободу.

Казаки сгрудились, перешептывались. Их командир что-то зло говорил, но его уже не слушали. И вот один выехал на середину недавнего поля боя, не торопясь, будто раздумывая, вытянул из ножен шашку и, широко размахнувшись, бросил ее далеко вперед. Шашка несколько раз перевернулась в воздухе, вонзилась в ком снега и закачалась, вспыхивая на солнце. Второй казак бросил шашку вместе с ножнами, за ней последовала винтовка. И полетели в одну кучу шашки, ножны, винтовки. Над крышей приисковой конторы взметнулся красный флаг. Озаренное солнцем знамя затрепетало как живое, словно политое горячей кровью.

В коротком, но жестоком бою полегло немало зареченских старателей. Заметный урон понес и отряд Рогожникова. Еще в самом начале битвы был тяжело ранен Василий Топорков. Его на руках унесли Каргаполов и Феня. Это она вышла навстречу казакам, защищая своих товарищей по борьбе. Шальная пуля навылет пробила левую руку Григория Дунаева, командовавшего отрядом старателей. Убитых в бою хоронили в тот же день, а на утро отряд Рогожникова, пополненный рабочими Зареченска, двинулся к прииску Лиственничному и оттуда на Никольский завод, где соединился с другим отрядом, которым командовал литейщик Семен Ваганов.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

На Зареченском прииске не работали всю зиму. Служащие бывшей «Компании» — штейгеры, десятники, горные инженеры — частью разбежались, а оставшихся ни уговорами, ни угрозами нельзя было заставить выйти на работу. Ночами на шахты пробирались неизвестные люди, ломали и без того никудышное оборудование и механизмы. Две шахты, самые богатые, были взорваны. Напрасно Григорий Дунаев, которому поручили срочно наладить работу прииска, пытался найти злоумышленников. Из-за неисправности насосов и паровика прекратилась откачка воды, затопило третью, самую крупную шахту — «Золотая роза». Каждый день в контору приходили рабочие. Их лица, мрачные, изможденные, ничего хорошего не сулили. Они требовали работы, а работы не было, не было и денег на выплату жалованья тем, кто под руководством вновь назначенных десятников и штейгеров из старателей пытались отремонтировать искалеченные механизмы, вернуть шахты к жизни. Народ открыто высказывал недовольство новой властью, кто-то умело разжигал в людях ненависть к новым порядкам. С утра в контору набивались старатели. Они приходили сюда, сами не зная, зачем, смутно на что-то надеясь. И когда узнавали, что работы нет, денег — тоже, зло говорили:

— Вот вам и революция. Затягивай потуже ремешок, не то портки свалятся.

Охрипший, простуженный Дунаев, держа раненую руку на перевязи, выходил к рабочим и в десятый раз объяснял им тяжелое положение страны, говорил об опасности, нависшей над революцией. Слушали его плохо, а когда он, думая, что убедил старателей, спрашивал: «Может, еще есть какие вопросы, товарищи?», ему снова кричали:

— Когда работа будет? Ежели ты теперь в начальстве ходишь — работу давай!

Григорий Андреевич досадливо хмурился:

— Я же сейчас говорил, товарищи…

— Говорил, верно, — перебивали его, — только нам бы насчет работы. Ребятенки дома голодные, бабы ревмя ревут.

Алексей Каргаполов, Феня Ваганова, Петр Самсонов и другие зареченские большевики не знали отдыха. По нескольку раз в день им приходилось выступать на стихийно возникавших митингах и собраниях, они писали листовки, из сил выбивались, стараясь наладить нормальную жизнь в поселке. В середине зимы почти прекратился подвоз хлеба из деревень. Богатые крестьяне, приезжая в базарные дни в старательский поселок, ломили за ржаную муку, плохо ободранное пшено, горох и постную говядину неслыханные цены. Порой у возов начинались драки. Голодные люди готовы были в щепы разнести повозку, на куски разорвать ее хозяина. Мужики, истошно вопя, призывали в заступники бога и совесть покупателей, грозили уморить старателей голодом, но, опасливо поглядывая на обозленных людей, сбавляли цену. То там, то тут по окрестным селам вспыхивали кулацкие бунты.