Приют для бездомных кактусов

Вот мы все здесь собрались,
Чтоб доставить друг другу радость,
Керосиновая лампа, Озарявшая мою юность,
Снова горит, доставляя нам радость.
Только бы не война!
Вот сидит Дан Зимницкий
И смотрит печальными глазами
На эту старую лампу,
Так пусть же он будет здоров…

Я тихо переводил на английский. «Не надо, – шепнула Леа. – И так понятно…»

Вот стоит красавица Хава,
Ей дал Бог две жизни, и обе она живет разом;
Как будто пьет вино из двух бокалов.
Я встречала таких женщин, Хава,
Они были, как пересоленный суп, Хава,
Как переперченный фиш, Хава,
Но люди их любили…
Только бы не война!

Спев о каждом, певица поклонилась и села.

И тогда встала Леа.

– Дорогие гости, в комнате накрыт стол. Но до этого просим разделить с нами ужин, который заказала моя дочь Хава. Она извиняется, что не может участвовать с нами потом, поэтому – вот…

Пальме снял с антресолей жестяную миску и пошел по кругу.

В миске лежала нарезанная редька.

Каждый по очереди брал один кусочек.

– Бабуленька, не плачь, – говорил внук Любови Борисовны, старательно вытирая ее щеки платком. – А то сейчас как косметика потечет!

– Это у твоей мамы косметика, а я уже свое открасила…

– А откуда летом редька? – спросил я.

– Шухрат где-то достал.

– Представляю, сколько за нее заломили, – вставил отец.

– Нет, ака, сам удивляюсь, только им сказал, для чего беру, – вообще денег не взяли.

Отец на это что-то промычал, а потом наклонился ко мне.

– Слушай, а эта… Леа, она маме нашей случайно не родственница?

– Похожа, да?

– До мурашков! Ты бы предупредил хотя бы…

…А я смотрел на Хаву. Она стояла в дверном проеме и медленно откусывала редьку. Тени мотыльков, кружащихся вокруг лампы, проскальзывали по ее лицу; в глазах отражалась нищенская кухня, где сидели и медленно ели редьку люди, большинство из которых она вскоре уже никогда не увидит…

Публика перетекла в зал. Здесь уже горели свечи и был накрыт огромный, роскошный стол. Мужчины стали разливать шампанское.

– Иди покушай, – говорила Любовь Борисовна внуку, – а я пока в креслах посижу. Что? Да. Уже наелась. Чудесная была редька…

Странно, мне тоже не очень хотелось есть. Прожевав что-то, я вернулся на кухню.

Хава всё так же стояла возле лампы. Стояла и смотрела.

Предупредив Лею, мы вышли. Мы с Хавой.

Я чувствовал спиной долгий, напряженный взгляд Леи…

Мы держались за руки и молчали. Никогда еще в моей ладони не было такой хрупкой, всё понимающей женской руки.

Так дошли до Курантов. Пересекли Сквер, свернули на когда-то шумный, а теперь совершенно стерилизованный Бродвей. Иногда Хава выскальзывала из моей ладони и шла к какому-нибудь дереву. Или дому. Наверное, прощалась.

Внезапно воздух прорезал металлический звук.

Несколько человек пилили огромное старое дерево; сыпалась листва.

Хава сжала мою ладонь: «Его зовут Роман. Роман Осипович Крейнис, скрипач».

Рухнула еще одна ветка.

Я бросился вперед.

Она схватила меня за край футболки. Я смотрел на нее. Ее глаза: «Ну что ты им скажешь? Про Романа Осиповича? Разве кому-то есть дело до души нищего еврейского скрипача, едва не пропившего скрипку? Лучше закрой глаза и послушай. Сейчас он будет играть на скрипке в последний раз».

Я послушно закрыл глаза.

Было слышно, как снова завизжала пила, как рухнула еще одна ветка. Ругнулся кто-то из рабочих.

Потом на секунду наступила тишина.

И я услышал скрипку. Так отчетливо, что вздрогнул и открыл глаза.

Мимо нас, размахивая двухкассетником, шли подростки. Звуки скрипки неслись прямо из мафона и совершенно не вязались с этой толпой, пустой и плоской. Будто вставили не ту кассету и не успели еще этого заметить…

– Это Шостакович, музыка к фильму «Овод», – узнал я.

Хава кивнула.

– Прощайте, Роман Осипович…

Подростки, шаркая и шелестя плевками, прошли; снова завыла пила.

Когда я вернулся, папы еще не было. Надрывно звонил телефон.

– Алло!

– Привет.

Марина. Моя невеста. Как бы невеста. Сейчас спросит, почему не звонил.

– Что не звонишь?

Только не оправдываться. Ни в коем случае не оправдываться.

– Маринка, я… был занят. Да, занят.

– А я тебе звонила… Мог бы номер набрать…

– Марина!

– Да.

– Ты меня слышишь?

– Да, говори.

– Мы не поженимся. Отец сказал, чтоб я женился только на узбечке. Да, серьезно. Алло… Алло, ты меня слышишь? Алло! Алло, Марина… Марин, я пошутил. Ну не молчи, я пошутил, алло! Ну говорю, пошутил… Пошутил!..