Приют для бездомных кактусов

Заказали килограмм сома, сидели как придурки, запивали этот килограмм пивом. Хорошо, днем мяса поела. Не могу без мяса. Слышишь, Жан, я не могу жить без мяса. Неужели ты не понял это по моему лицу, когда принесли эту рыбу? (Официантка пересчитывает деньги.)

«Это точно остров Возрождения?» – спросил он, когда водитель затормозил. Жанна перевела. Водитель кивнул. Жан захлопнул ноутбук, открыл дверцу, вышел в пространство. Водитель закурил, жадно, как курят очень бедные, обиженные люди. «Не забудьте нас в четыре», – сказала Жанна. «Не забуду». Включил музыку. Всю дорогу Жан не давал ему курить и слушать музыку. А без музыки жизнь – не жизнь, а серое говно. Француз этого не понимал.

Ее тело: смуглая кожа, скелет подростка, крепкая шея, генетически способная вынести килограммы ювелирных украшений, болтающихся, звякающих, в ушах, в волосах, на самой шее… (Вместо этого – сережки-плевочки, подарок очередного туриста, ни имени, ни губ которого она уже не помнит, утекло.) Мягкий живот, в котором бьется сердце. Мелкая грудь с сосцами цвета мокрой глины.

Его тело: белый слепок французской земли, чуть покрасневший от неевропейского солнца (здесь). Правая щека выбрита чуть хуже левой. Родимое пятно под левой лопаткой, о котором он не знает сам. На ногах второй палец длиннее первого, это значит, он будет подчиняться жене, если она у него когда-нибудь возникнет.

Когда я была у родителей, залетела большая муха. Села на затылок отца и поползла. Отец ничего не чувствовал: «Тебе уже пора замуж». Всегда об этом напоминает.

«Отец прав, – сказала мать. – Мы тоже не вечны. У отца почки. Ты останешься одна. Одной легко, думаешь?»

Она встает и сгоняет с отца муху. Она всегда отгоняет от отца мух, она уверена, что это и есть – любовь.

«Я не хочу всю жизнь сидеть в этой дыре», – говорю, глядя, как муха снова садится на отца.

«Живи в Ташкенте, если решила так».

«Ташкент – тоже дыра».

«А где не дыра?»

«Во Франции не дыра. И в Европе не дыра».

Родители молчат. Для них Ташкент – столица, культура, театры, ЦУМ.

Я не сказала им, что еду на остров Возрождения. Сказала, что турист хочет посмотреть Аральское море. К таким здесь уже привыкли, ненормальным. А на острове Возрождения был полигон бактериологического оружия. Ну и понятно.

У нас один родственник туда ходил. По бизнесу. Говорили, там всё есть, приходи и бери. Потом умер. Не сразу, но все думали, что из-за Возрождения. Пьют у нас мужики, Возрождение ни при чем.

Когда мы ехали в машине, я играла брелоком от мобильника. Жан посмотрел на меня, я перестала, будущая любовь требует жертв.

Только скучно было. А когда мне скучно, мне плохо. Он этого не понимает. Он вообще ничего не понимает, у него другие взгляды. Мне нужны игры и общение, у меня такая психология.

Нормальные, когда едут в Нукус, делают это через Хиву. От Ташкента до Ургенча самолет, полчаса на машине до Хивы, день в Хиве, достопримечательности, сувениры, фотка верхом на верблюде, часа полтора на машине до Нукуса. В самом Ургенче смотреть нечего. Ну, бетонная книга в парке. Типа, Авеста, которую написал здесь, типа, Заратустра.

Жан отказался от Хивы.

Он не стоял, фотографируя, у подножия Кальта-минора. Не разглядывал, фотографируя, манекены в зиндане. Не озирал, фотографируя, со сторожевой башни город. Не нырял головой в патлатую туркменскую папаху, какими торгуют специально для таких вот идиотов напротив Джума-мечети, фотографируя себя в папахе…

Просто его палец не попал в Хиву.

Если бы было можно, он сразу бы летел сюда: Руан – остров Возрождения. Но так было нельзя. Париж – Ташкент. Ташкент – Нукус. В Нукусе самолет качало перед приземлением, он вспотел. Вечером ел рыбу и пил пиво. Пиво было ужасным, рыба – ничего.

(Идут по песку.)

– Жан… Ты меня слышишь?

– Ты что-то сказала?

– Мне кажется, здесь не было никогда людей. Такая тишина – голова кружится.

– Может, мы первые. Первые люди.

– Давай будем играть, что ты Адам, а я – Ева.

– Давай (зевнул).

– Хочешь, я тебе дам яблоко?

– Хочу.

(Роется в рюкзаке. Поднимает расстроенное лицо.)

– Должны быть яблоки, целый пакет. Мать положила, я еще ей: не надо.

– Смотри, что это…

Старик шел к ним.

Каракалпак или казах, в американской военной форме. Очень грязной.

– Хелоу! Хелоу! Американ?

Вытянул правую руку в «хайле».

Узнав, что не американцы, расстроился.

– Американцы – люди. Американцы – хлеб. Американцы – орднунг, орднунг!

– Что? – переспросила Жанна.

– Орднунг.

Беззубо дожевав яблоко (нашлось, угостили), представился:

– Михаил Горбачев.

Его звали «Горбачев». Или «Михаил Сергеич». Как кому нравилось.

Возник он, как и всё на острове. Из пустоты. Из ветра-шалуна. Из капсулы с порошком сибирской язвы (возможно, несуществующей).