Приют для списанных пилотов

До сих пор Бакшеев сдерживал себя. Разнос шел хотя и обидный, но профессиональный, и он по привычке отбрехивался как мог, не переступал черты, полагая, что и Ротов, человек неглупый, не переступит ее. Так нет же, не хватило терпения.

Ротов опешил, затем закричал, что с этого дня не видеть Бакшееву самолета как собственных ушей, что он передаст дело в инспекцию и уж тогда-то он наверняка сгниет на земле. Но дело, в конце концов, закончилось тем, что Бакшеева на месяц отстранили от полетов.

«Может, и к лучшему, — подумал Бакшеев, — не дай Бог такое случится в воздухе».

Неудачным выдался для него этот год, точно мешок развязался. Вначале от него ушла жена. И как это часто бывает, семейные неприятности потащили за собой неприятности по работе: вскоре у него в полете разгерметизировалась кабина, ни с того ни с сего при заходе на посадку в Якутске не выпустились шасси, а потом произошел конфликт со вторым пилотом Григорием Фонаревым, и его сняли с инструкторов. Бакшеев решил, что годовую норму своих неприятностей выбрал. Все, что должно было случиться, случилось. Так нет же, оказывается, было припасено еще.

Ничто не проходит без следа — сердце, с которым он всю жизнь был в ладах, дало сбой, и он не на шутку испугался. Отыскивая причину, Бакшеев вспомнил, что накануне вечером зашел к своему другу, списанному летчику Петру Короедову, и они с ним распили бутылку коньяка.

«Перебрал, все от этого, — решил он. — Надо отдохнуть. Возьму-ка я отпуск и махну в деревню к матери».

Но съездить в деревню ему не удалось: в отряд пришло пополнение, и Ротов, остыв, попросил повременить с отпуском.

— Возьми на неделю выходные, а там придется тебе вводить в строй молодых, — не глядя на Бакшеева, сказал он. — Нынче подфартило, желторотиков подсунули.

Бакшеева это устраивало, он решил, пока есть свободное время, сходить в городскую больницу к Евгении Николаевне Зарубиной — вдове бортмеханика Александра Зарубина, с которым он когда-то летал. В свою аэропортовскую поликлинику идти побоялся, чего поднимать панику, может, все обойдется.

При распределении Василию Ершову предложили остаться работать в училище, он же хотел уехать на Северный Кавказ, но все карты спутал Витька Падуков.

— На кой тебе сдался этот Кавказ? — шептал он Ершову. — Будешь там вечным вторым пилотом. Великое дело — курортников возить: базар — вокзал! Разве это работа? Поехали к нам. Штаны не успеешь сносить — командиром станешь. А там, глядишь, и на лайнер попадешь. И по всему Союзу. Главное, чтоб командир хороший попался, от него многое зависит. За хорошим командиром как за каменной стеной.

В общем, уговорил. Махнул Ершов рукой на Северный Кавказ и покатил в Восточную Сибирь. Сразу же после приезда их заставили сдать зачеты, выдали форму и на этом все застопорилось. То ли приехали не вовремя, то ли произошел перебор летчиков, но сажать их в кабины самолетов почему-то не торопились. Послонявшись по аэропорту и почувствовав, что до них нет никому дела, парни загуляли. Брали такси — и в город. Но очень скоро такси стало не по карману. Сто рублей в месяц — какие деньги! Прокрутившись немного, Ершов дал родителям телеграмму: срочно высылайте деньги на ремонт самолета. Но безобидная вроде шутка вышла ему боком. Дома решили, что произошло что-то серьезное, и на другой день в Иркутск прилетела мать. Пришлось объяснять, для чего ему нужны деньги…

— И в кого ты такой уродился, — расплакалась мать. — Денег попросить по-человечески и то не смог. Я думала, в училище ума набрался, а ты…

— Ну, перестань, ну, виноват, — морщился Ершов. — Начну летать, рассчитаюсь.

— Да не о том я, — качала головой мать. — Знаю, опять что-нибудь натворишь.

И — как в воду глядела. Вместо кабины самолета угодил он в колхоз.

После разбора Ротов решил устроить смотр вновь прибывшим молодым летчикам. Для начала учинил проверку формы одежды, приказал показать носки. По форме должны быть черные, а у Василия Ершова в тот день оказались красные в клетку. Недолго думая, он спрятался за спины товарищей, быстренько снял носки и сунул их в карман.

«Будь что будет», — решил он. И когда дошла до него очередь, поднял гачу.

— Что это такое? — оторопев, спросил Ротов.

— А я всегда так хожу, — улыбнувшись, сказал Ершов, — так ноги не потеют.

Ротов вернулся к столу, взял лист бумаги, на котором были отпечатаны фамилии для распределения по экипажам.

— У кого еще ноги потеют? — громко спросил он.

Вопрос повис в воздухе. По старой курсантской привычке летчики стояли молча и смотрели в пол.

— Хорошо-о-о-о, — громко протянул Ротов. — Ершова до полетов не допускаю. Поедет в колхоз. Поработает там месяц-другой, потом решим, что с ним делать. — Он сделал паузу. — В авиации мелочей нет, к летчикам у народа особое отношение. В нас хотят видеть свою мечту, а вы… по ней босыми ногами.

Ершов готов был провалиться сквозь землю.