Приют для списанных пилотов

Из милиции он приехал к своей, теперь уже бывшей, теще Варваре Егоровне. После ухода Лизы у Николая с нею оставались добрые родственные отношения. Раньше он частенько смеялся, что ему надо было жениться на Варваре Егоровне, а не на ее дочери. Теща не только понимала его с полуслова, но и считала, что во всем виновата ее непутевая дочь, и надеялась, что, может быть, все образуется, и они вновь начнут жить вместе. Все старые вещи Порогова она хранила, протирала и переставляла книги в его библиотеке, и он был благодарен ей за это. Когда Николай зашел в подъезд, и без того неважное настроение испортилось окончательно. Вход в пещеру, да и только; темный, уходящий ступеньками вверх полутемный тоннель. Стекла в подъезде были выбиты, рамы вытащены, вместо них куски фанеры и картона, по почтовым ящикам будто били кирпичами, стены исцарапаны, исписаны призывами. Самое скромное — «Бей фашистов!».

«Конечно, видно по всему, что здесь их последнее убежище», — подумал Николай, нащупывая в полутьме лестничные ступеньки.

Позвонил в квартиру, и, как это уже бывало не однажды, на пороге встретила его Варвара Егоровна, по щекам покатились слезы: наконец-то приехал, а то она уж не чаяла дождаться. Тут же у порога сообщила, что свету нет, в электропроводку попала вода. Соседи уехали на дачу и оставили краны открытыми. Вода текла полдня, не могли найти сантехника и перекрыть стояк. Сейчас перекрыли, но теперь ни воды, ни света.

Она смотрела на Николая, как на избавителя: наконец-то в доме появился мужчина, и теперь все наладится и пойдет, как в прежние времена. Но, узнав, что он приехал ненадолго, вновь запечалилась, спросила про Лизу и внука Алешку. Услышав, что она вместе с ним отдыхает в Турции, сказала, что могла бы не шляться по заграницам, соседка говорила, там можно подцепить какую-нибудь заразу. Затем начала выкладывать все дворовые и городские новости. Когда-то Варвара Егоровна работала в аэропортовской кассе, и в части добывания и хранения новостей ей не было равных. Впрочем, она говорила, что их ей несли сами. Кто в чем нуждается, тот то и получает.

— Не аэропорт стал, а мотель или бордель, — быстро, с одышкой, говорила она. — Никакого порядка. Людей выгоняют. Пенсию не плотют. Это когда было видано, чтобы летчики сторожами подрабатывали. А некоторые вообще спились. Борзова видела, совсем от водки почернел. Прямо беда. Люди ни во что не верят. А депутатов готовы разорвать, мол, устроили всем козлячью жизнь. Думали, привезут сюда Америку, а попали на барахолку. Над собой смеются, говорят у них — Билл, а у нас — дебил.

Все эти причитания и рассказы Варвары Егоровны были как бы частицей его прошлой порушенной жизни, только здесь эта частица дополнялась новыми подробностями. Но сам дух ее сохранялся в первозданном виде. Казалось, Варвара Егоровна консервировала все, что попадало в ее сферу, для истории. И сама-то она была частицей истории их совместной жизни с Лизой. Отсюда он собирался и уезжал в командировки, возвращался, нагруженный сумками, обратно. Привозил гостинцы: рыбу, ягоду, мясо, все, что в городе в те времена считалось дефицитом. Он и сейчас по старой привычке открыл сумку и начал доставать московские гостинцы: халат, тапочки и теплые, вязанные из козьего пуха носки. Варвара Егоровна начала охать и ахать, примерять обновки. Николаю была приятна ее суета, она входила в привычный, такой необходимый и почти забытый в московской жизни ритуал. Полюбовавшись на себя в зеркало, Варвара Егоровна ушла на кухню, готовить для него обед.

Николай переоделся в свою старую, сохраненную для него одежду, достал инструменты и начал восстанавливать порушенное народное хозяйство. За те годы, что Николай провел в столицах, у Варвары Егоровны расшатались и развалились все стулья, на которые не то что садиться, смотреть было страшно. Но сохранился весь его инструмент и необходимые для ремонта запчасти. Николай достал моток проволоки, спросил, где текла вода, и стал вскрывать электропроводку. «Хорошо еще, что током не убило, — размышлял он, отыскав перегоревшие провода. — Вообще весь дом мог сгореть». Все это были осколки его прошлой жизни. Что-то делал, латал, перестраивал. Теперь латать было некому.

— Я вызывала электрика, — точно догадавшись, о чем он думает, выглянув из кухни, начала оправдываться Варвара Егоровна. — Они пришли с Гришкой — сантехником. Тот еще с осени обещал краны заменить, текут они, как решето. Походили по комнатам, говорят, готовь, бабка, пять сотен. А где я им такие деньги найду? Это вся моя пенсия. Да и ту не плотют. Ушли, хватилась я, а они из ванной одеколон стащили. Ни стыда ни совести у людей нет. Особливо теперешних. Многие теперь тебя вспоминают. Порядок в подъезде был. И то, что ты про Ельцина говорил, все подтвердилось. Только кому сегодня докажешь? Вон, погляди, что со двором сделали. На его месте хотят дом построить. Теперь здесь ни прогуляться, ни посидеть. Одни каменные стены смотреть будем.