Приют изгоев

Довод на счет штормов, однако, показался ему сомнительным. Он посмотрел на соседнюю делянку, где загорелый таласар деловито шлепал в своей трепалке по воде. Все сооружение качалось, шаталось так, что, казалось, оно вот-вот развалится, и чем-то напоминало Батену огромный ткацкий станок.

— А зачем?

Эйли не поняла.

— Зачем нужны ушки?

Она уставилась на него широко раскрытыми глазами. Потом до нее дошло:

— Ты? Не знаешь? Зачем? Нужны? Ушки? — Ее изумление было неподдельным. Кажется, она бы меньше удивилась, если бы у Батена вдруг выросли крылья, и он вспорхнул бы и улетел на свое Плато.

Батен терпеливо повторил:

— Да, представь себе, я совершенно не знаю, для чего нужны ушки. Вы их что — едите?

— Они несъедобные, — презрительно фыркнула Эйли. Потом рассмеялась: — Это же знают даже маленькие дети! Ведь без ушек не было бы Таласа, — сказала она так, будто повторила чьи-то слова.

— Да? — неопределенно произнес Батен.

Эйли вздернула подбородок и сказала, поведя рукой вокруг:

— Эта прекрасная страна называется Талас.

И эту фразу и жест она тоже позаимствовала у взрослых, но гордость, с которой фраза была произнесена, казалась неподдельной и не заимствованной.

Батен помимо воли огляделся. Унылая равнина, расчерченная под линейку и залитая водой, отнюдь не показалась ему прекрасной. Нависающая над ними так, что казалось — она совсем рядом — Стена, да, была хороша… Словом, определение «прекрасная» не совсем подходило для того, что его сейчас о, окружало. Да и — во всяком случае, формально — Талас не был совсем уж страной: наверху его считали частью Империи, ее вассалом и данником. К тому же… Он опустил глаза и сказал серьезно:

— Это твоя родина, не моя.

Эйли, впрочем, не поняла.

— Разве это не похоже на поля на Плато? — наивно спросила она. — Плоская зеленая равнина?..

— Совершенно не похоже, — ответил Батен. Думать об этом и вспоминать совершенно не хотелось, и он вернулся к прежней теме: — Из ушек делают морской шелк?

— И еще много чего, — оживилась Эйли. — Весь Талас держится на морском шелке и ушном клее.

Сверху на них упала тень. Батен поднял голову; на гребне над ними стоял Кратерис.

— Ты сильно устал? — спросил он. — Может, пройдем по рядку до заката?

Батен взобрался на гребень, встряхнулся от густого бульона воды.

— Да, можно, — сказал он неуверенно. — Если покажешь, как это делать.

Кратерис кивнул:

— Покажу. А то люди вон по второму-третьему дню работают, — добавил он, оправдываясь. — Этак у них все ушки всплывут, и нам лишнюю неделю придется здесь сидеть, до самых штормов.

— Конечно, — согласился Батен. — Мы же работать сюда приехали.

Длина делянки — семьсот ярдов; и такая же ширина. Рядок — это те же семьсот ярдов; а ширина — всего десять. Рядки отделены друг от друга строем воткнутых в дно шестов. Работа проста до отупения: сиди и крути педали все семьсот ярдов — остальное трепалка делает сама. То есть треплет ушки. Барабан подгребает под себя воду прицепленными к нему лопатками и теребит разостланные по ее поверхности ненадутые лопухи, изображая для них осенний шторм. Чтобы процветал прекрасный Талас. А когда упрешься в стенку, перетаскиваешь трепалку на следующий рядок — и крутишь педали в обратном направлении. Иногда приходится спрыгивать посреди делянки и с тихими проклятиями скручивать с барабана намотавшееся ушко… Было все-таки что-то странное в этом непрестанном бороновании воды во славу Таласа. Как в ношении воды решетом или толчении ее же в ступе. Как пяление — оно же глазение — на новые ворота. Как чистка очка нужника носовым платочком. Ощутимых результатов не наблюдалось.

Помощи от Эйли пока тоже не ощущалось, если не считать моральной — она прибегала попробовать прокатиться на трепалке; сил у нее, разумеется, недоставало. Кратерис, впрочем, сказал, что Эйли будет помогать им попозже, когда ушки начнут надуваться.

Первые дни с непривычки Батен выматывался так, что едва не засыпал над миской с ужином; спал в своем гамаке каменным сном и на рассвете с трудом просыпался. У него постоянно зудела разъедаемая соленой водой кожа. По совету таласар, Батен вечером стирал с себя соль тряпкой, намоченной в пресной воде, а перед работой намазывал тело густым жиром, остро пахнущим рыбой; запах рыбьего жира, постоянно раздражавший Батена с тех пор, как он попал сюда, теперь стал привычным и незаметным.