Приют контрабандиста

Выехав из Маджарова, мы катили по битому асфальту. Неспешно поднимались в поросшие лесом горы, дальние вершины которых тонули в синеватой дымке. Справа тянулось лысое поле хвостохранилища. Оно болезненно желтело в окружении зелёных склонов и было изрезано бетонными канавками. На поле торчали неприкрытые вершки труб, уходящих, судя по всему, глубоко вниз, словно там, под землёй, пряталось поселение, нуждавшееся в притоке свежего воздуха. Вихра сказала, что в хвостохранилище до сих пор покоятся рудничные отходы, которые и называют хвостами.

– Не лучшее место для прогулок, – усмехнулась она.

Страхил с друзьями иногда приезжал в Сеноклас рыбачить у речки Марешницы, а Вихра давненько туда не заглядывала, но не сомневалась, что быстро отыщет нужных нам цыган. Людей в посёлке осталось с полсотни.

– Там ведь, кроме цыган, одни старики. Да тут везде одни старики…

Я поспрашивала Вихру о Сенокласе и узнала, что это захудалый посёлок, где прежде ходили добротные каракачанские овцы с закрученными рогами и густой шерстью, а сейчас если кто-то и держал овец, то самых убогих. Когда-то через Сеноклас, как и через Маджарово, шла тропа контрабандистов. Вихра сказала, что они тащили сюда из Греции всё подряд: оружие, одежду, бакалею. От Сенокласа до нынешней границы, если знать, куда идти и где прятаться, можно махнуть часа за три, и тут частенько раскатывали «лендроверы» пограничной полиции.

Какой-никакой асфальт сменился гравийкой, и Вихра снизила скорость, однако после нечитаемого дорожного знака, покрытого пятнами ржавчины и будто изрешечённого пулями, асфальт неожиданно лёг более свежий, и «опель-корса» забухтела бодрее.

Дорога пустовала. Нам лишь изредка встречались узенькие, больше похожие на открытый гроб цыганские повозки с единственной лошадкой в оглоблях. Оглобли и дуга над лошадкой были деревянные, сбруя – обычная, как на картинках в учебнике истории, а колёса – автомобильные, и смотрелось это странно. Загрузив повозку пёстрыми баулами, цыгане и сами набивались в неё по три или четыре человека зараз и свешивали с бортиков ноги. Чёрненькие, обутые в резиновые шлёпки и одетые как попало, они выглядели довольными то ли поездкой, то ли жизнью в целом. Я пугалась, если кто-то смотрел на меня в ответ, но ловила себя на мысли, что не отказалась бы провести с ними денёк: просто пожить рядом, поскитаться по Родопам в их компании.

Заметив на лесной прогалине табор, я навалилась на Настю и подалась к окну. Настя возмутилась, но и сама уставилась на цветастые тюки, повозки без лошадей и шатровую палатку на деревянном каркасе – у нас в таких торгуют фруктами и овощами. Табор вроде бы пустовал, и только на низеньком пригорке у дороги, спрятавшись под леопардовым одеялом, лежали два цыганёнка. Один уснул, другой уткнулся в смартфон.

– И куда он втыкает зарядку? – поинтересовалась Настя.

– Заряжает от солнца, – предположил Гаммер.

– Хорошая жизнь. До́ма нет, кровати нет, а смартфон и солнечная батарея – пожалуйста.

Проехав чуть дальше, мы увидели цыганок. Они стирали одежду в оборудованных источниках – продолговатых деревянных корытах, куда из трубы стекала родниковая вода. На деревьях сушились лоскутные простыни, платки и прочие тряпки. Я гадала, где пропадают и чем заняты мужчины из табора, пыталась вспомнить, какие там слова идут после «Цыгане шумною толпою», а потом Вихру остановил зелёный «лендровер».

Двое вооружённых мужчин попросили нас выбраться из машины, и я увидела на их внедорожнике надпись «Гранична полиция». Они сунулись в багажник «опель-корсы», о чём-то поговорили с Вихрой – я уловила лишь одно знакомое слово: «Талибан», – затем жестами попросили Гаммера и Глеба показать подошвы ботинок. С сомнением взглянув на Настины хайкеры, поинтересовались и её подошвами, а жёлтенькие кроксы Вихры и мои вансы с цветными шнурками проигнорировали.

Когда мы вернулись к машине, я тихонько спросила Вихру:

– У тебя всё хорошо?

– Говорят, у Сенокласа были подозрительные следы, и…

– Нет-нет, я о другом.

– А… ты о папе? Да, всё в порядке, не переживай.

Мы расселись по местам и поехали дальше. Приметив рощицу белоснежных берёз, я вспомнила, что рудник в Маджарове помогали открыть советские рабочие. Они же построили пятиэтажные панельки на въезде в город, а ещё высадили по всему муниципалитету вот такие рощицы. Берёза прижилась, и на подъезде к Сенокласу её было особенно много.

Завидев очередную повозку, Настя протиснулась между передними сиденьями и спросила Вихру о цыганах. Вихра призналась, что знает о них мало. Общалась с ними в школе, но мельком. В её классе сидели семеро болгарских учеников, столько же цыган и восемь турок – школьный автобус собирал их со всей округи. Они никогда по-настоящему не дружили. После уроков болгары шли в столовую, а цыган и турок забирали родные: кого на машинах, кого на повозках, – даже в столовой поболтать не получалось.

Мы въехали в Сеноклас, и Вихра, умолкнув, припарковалась на обочине. Дальше предстояло идти пешком.