Приют Одиннадцати

— Открывай! — по-хозяйски, без «здрасьте», пробасили снаружи.

— Вам кого? — Пашке стало боязно отпирать дверь незнакомцам.

— Открывай, — повторили снаружи, а затем бухнули, — НКВД!

Пашка тут же отодвинул щеколду, как будто его заколдовали. Магия звуков, не иначе.

Припечатав хозяина спиной к повлажневшему за ночь тёсу, вошли трое. Среди них Алексей Петрович.

— Здрасьте, — прошептал Паша.

Майор остановился напротив Павла, остальные прошли через сени в дом, топоча, как на плацу.

— Запрещённое есть? — спросил Алексей Петрович.

Не дожидаясь ответа, схватил Пашку за ворот и потянул из сеней. Усадил на лавку в красный угол. Двое уже вовсю шарили по избе. Причиндалы Пашкины нашли сразу, он их и убрать-то не успел. Пентаграмма, нож, ещё замаранный птичьей кровью, пучки травы — всё это хозяйство легло на стол. Взялись за книжные полки. Майор только скрипел сапогами взад-вперёд. Не спрашивал, не орал. Пашка толком и не проснулся ещё, тоже молчал.

— Товарищ майор, — одетый в светлую летнюю форму энкавэдэшник протянул Алексею Петровичу листы, изрисованные каббалистическими знаками.

Майор только глянул исподлобья и кивнул на стол, мол, складывай, потом разберёмся. Им только волю дай, всё на стол потащат. Стопка книг росла, майор взял верхнюю, прочитал оглавление.

— Рерих, «Врата в будущее»…

Алексей Петрович присел на лавку рядом с Пашкой. Покрутил в руках книгу.

— А ты знаешь, что Рерих масон?

Паша пожал плечами. Конечно, он слышал что-то такое. Но его не интересовали политические взгляды автора.

— Ты знаешь, что он легитимистам помогал? Казачьему союзу? Нет, не слышал? Этому мракобесу волю дай — он, пожалуй, и монархию вернёт. В общем, так, — майор встал и подозвал остальных, — этого в райотдел, на допрос. Всё собрать и туда же. Жадов, ты останешься, пока мать его не придёт. Когда Клавдия вернётся — тоже ко мне, я машину пришлю.

Майор оглянулся на Пашку — тот сидел ни жив ни мёртв.

— Мать на смене?

Павел кивнул.

Его вывели, как был, даже одеться не дали. Запихнули в эмку и повезли со двора. «Хорошо ночь, а то позору не оберёшься», — подумал Пашка.

Допрашивали, пока не рассвело. Алексей Петрович показывал книги, спрашивал: «Твоё? Распространял? Читал?» Подследственный отвечал только «да» или «нет». Среди предъявляемой литературы попадались издания, которые он раньше и в глаза не видел. Тогда Павел отрицательно мотал головой. Его не били, не запугивали. Просто спрашивали, он отвечал, и с его слов писали протокол.

— Немецкий зачем учишь? Готовишься?

— Так ведь пакт?

— Ну-ну.

Всё происходило быстро, без проволочек и сбоев. Ничего лишнего, всё по делу. Допрос, подпись, печать, камера… Быстро, быстро, быстро… Так работает хорошо отлаженный механизм. Два дня допросов, заплаканное лицо матери в коридоре, закорючки под протоколами, тяжёлый сон, не приносящий отдыха, и наконец приговор суда: десять лет исправительно-трудовых. Осудили сразу по двум статьям, за «хранение и распространение» и за непредумышленное убийство. Не простил майор Паше смерть Анны.

А внутри Павла Завьялова раз и навсегда сломалась вера в справедливость. И в заботу правительства тоже.

* * *

Павла Завьялова переправили в Переборы, что под Рыбинском, на строительство местной ГЭС. Из-за пятьдесят восьмой утвердившиеся «в законе» тут же навесили на Пашку клеймо «политического». Его оправдание — «посадили ни за что» — не произвело на зеков никакого впечатления.

— Ни за что? Тут все по этой статье проживают, — ответил тот, который сидел в дальнем, затемнённом углу. Остальные угодливо заржали. Пашка попытался рассмотреть мужчину, но в темноте разглядел только его щуплые плечи и впалую грудь. Зеки называли его Днепр.

Позже Пашка узнал, что в бараке Днепров был за главного, чуть ли не ручкался с начальником лагеря Коваленко и руководителем стройки Осипчуком, хотя на работы не ходил.

— Ты, говорят, ещё и жинку майорову завалил до кучи? Не многовато ли для одного-то?

— Я никого не убивал, — ответил Пашка. — Меня лечить вызвали… Да поздно уже было.

— Лекарь, значит? — поинтересовался сидевший с краю здоровенный малый в наколках. — Может, глянешь… что-то у меня в паху зудит.

Остальные снова заржали, но Днепр только руку поднял — все замолчали.

— Оставь его, Круглый. Узлами накормить мы его завсегда успеем. Пускай посмердит в уголку, потом посмотрим, что за лекаря нам подсадили.

Круглов замолчал, но продолжал лыбиться, маслено поглядывая в Пашкину сторону.

— Язву лечить можешь? — спросил Днепров.

— Могу.

— Гляди, Днепр, чтобы он тебя до чернозёма не залечил. Может, он рецидивист… Ха-ха-ха.

Пашке отвели место у самого входа в барак. «Летом ещё ничего, а зимой задувает — страх просто», — предупредил его сосед по вагонке. Только сейчас до Павла дошло, что и осень, и зиму, и следующие десять зим, лет и вёсен он будет гнить в этом бараке. Хотелось плакать, но было стыдно. Сдержался.

Глава 3

Австрия, земля Тироль, Инсбрук. Июль 1942 года.