«Приют задумчивых дриад». Пушкинские усадьбы и парки

В отличие от самой мемуаристки, пушкиноведы взялись на разные лады интерпретировать поведение Пушкина. Так, академик Н.Н. Скатов пишет: «Сейчас с большой долей уверенности можно предположить, что же «промелькнуло тогда в голове поэта». Не промелькнуло ли опасение, что эти стихи будут приняты Анной Петровной и другими за её портрет и «облик» и за историю их отношений? А ведь так и случилось. Иной раз стихотворение даже печатают под названием «А.П. Керн»⁶¹.

Такого же мнения придерживается и Н.В. Забабурова. Развивая совершенно справедливую мысль Б.В. Томашевского о неправомерности чисто биографической трактовки стихотворения «Я помню чудное мгновенье…», она пишет: «Может быть, и сам Пушкин, передавая Анне Керн свой дар, вдруг понял, что его стихотворение с этого момента получит иное, в сущности ложное и неполное, толкование, и потому усомнился и даже внутренне воспротивился своему порыву? Но было поздно. А стихи эти сделали из Анны Керн живую легенду, и пушкинская строчка «Я помню чудное мгновенье…» даже выбита на её надгробии»⁶².

Нам представляется маловероятным, чтобы поэт во время прощания с очаровавшей его женщиной думал о толковании своего стихотворения читателями. Судя по его письму к Анне Николаевне Вульф от 21 июля 1825 года, в этот момент Пушкин был охвачен чувством досады, что не он, а Алексей Вульф поедет провожать А.П. Керн и её родственниц до ближайшей станции. Логичнее предположить, что поведение Пушкина объясняется своего рода кокетством «четырнадцатилетнего мальчика» и что он вырвал у Анны Петровны листок со стихотворением, чтобы заставить её подольше уговаривать его вернуть подарок и тем привлечь особое внимание к собственной персоне. В пользу этого говорит и сама форма преподнесения стихов среди неразрезанных листов первой главы «Евгения Онегина». Впрочем, наверняка утверждать это мы не берёмся.

Третья версия заключается в том, что стихи попали к Анне Петровне совершенно случайно и предназначались другому адресату. С.Г. Ржеутский в рамках версии о «потаённой любви» Пушкина к императрице Елизавете Алексеевне Романовой, супруге Александра I, пишет: «Елизавету Алексеевну с ходу влюблявшийся Пушкин – лицеист впервые увидал в Царскосельском парке⁶³. И был поражён её красотой… Прошли годы… Создано «Чудное мгновенье». Его Пушкин считал всплеском чистого и красивого юношеского чувства и после него не написал больше ни одного посвящения своей тайной любви. Он тщательно скрывал подлинного адресата своего посвящения, поскольку, узнай об этом общество или Александр I, последствия могли оказаться самыми печальными.

Императрица Елизавета Алексеевна.

Худ. Я. Орт

При краткой встрече Александра Пушкина с Анной Керн в Михайловском⁶⁴, куда она заехала, оригинал стихотворения случайно оказался в её руках. Она долго упрашивала Пушкина отдать ей это «любовное послание», хотя оно не имело к ней никакого отношения. Поэт готовился передать сложенный вчетверо лист бумаги, вложенный в только что увидевшую свет первую главу «Евгения Онегина» (своё необычное послание) лично Елизавете Алексеевне, которая должна была проезжать в Таганрог через Псковскую губернию и на почтовой станции Опочка остановиться на моление. Накануне Карамзин прислал Пушкину письмо, в котором сообщал о том, что Елизавета Алексеевна очень интересуется его новыми произведениями⁶⁵.

Но всё расстроила Керн. Пушкин поступил правильно, отдав это стихотворение своей гостье. Если оно посвящено не Керн, размышлял он, то кому же? Начнут докапываться, что – де и как – де, а в литературных кругах и салонах быстро сплетут интригу…»⁶⁶.

Рассуждения Ржеутского, на наш взгляд, неубедительны. Поведение Пушкина в этой версии выглядит, по меньшей мере, странным. Для чего и от кого было поэту прятать листок со стихотворением, где имя адресата не указано, в неразрезанный экземпляр своей поэмы? Неужто чтобы тут же «случайно» подхватить его и преподнести А.П. Керн? Зачем вообще было заранее, почти за два месяца до предполагаемой встречи готовить «послание» к Елизавете Алексеевне, которая останавливалась на станции Ашево близ Святогорского монастыря 6 сентября 1825 года? Серьёзно больная императрица во время своего переезда никого не принимала, кроме самых приближённых особ. Отношения Пушкина с нею вовсе не были близкими. Вряд ли опального поэта допустили бы к ней. 6 сентября довольная спокойной обстановкой Елизавета Алексеевна писала своей матери: «Никаких визитов, никаких записок, на которые нужно отвечать, никого, кто бы постоянно отвлекал по пустякам»⁶⁷. Ни пря-мых, ни косвенных свидетельств о встрече Пушкина и Елизаветы Алексеевны во время её путешествия в Таганрог не имеется.

Наивны рассуждения Ржеутского и о возможных интригах в литературных салонах по поводу адресации стихотворения к Елизавете Алексеевне и грозной реакции на это Александра I, как и предположение о том, что императрица не только была поклонницей творчества влюблённого в неё Пушкина, но и «тоже его тайно любила».