Приютки

Это уже была совершенная неожиданность для воспитанниц. Обычно новенькие поступали в приют робкими, пугливыми стрижками, в редких случаях среднеотделенками, но те и другие были застенчивы и тихи, как мыши. Они покорно дожидались, когда им предложат свою дружбу старенькие воспитанницы и не смели заикаться первыми о чем-либо подобном. Эта же, смелая, странно-уверенная в самой себе девочка как куклами распоряжалась сейчас большими и маленькими приютками, чувствуя инстинктивно всю власть своего обаяния над ними. Она обвела зорким, смелым взором теснившихся вокруг нее и ее сверстниц, и почти взрослых старшеотделенок, вглядываясь внимательно чуть щурившимися глазами в каждое детское или молодое девичье лицо.

И странное дело! Каждая из воспитанниц N-ского приюта, двух его старших отделений, по крайней мере, теснившихся вокруг новенькой, чувствовала непреодолимое, жгучее желание в глубине сильно бьющегося сердечка быть избранной этой обаятельной девочкой, этой барышней с головы до ног, игрой слепого случая попавшей в коричневые стены ремесленного учебного заведения.

— Я! Меня выберите!

— Нет, меня!

"Я бы хотела быть вашей подругой", — казалось, говорили эти восхищенные детские и девичьи глазки. Феничка буквально из себя выходила от волнения.

"Я ее предметом выбрала. Обожать обещалась. Так ужели она подругу себе выберет другую!" — вихрем проносилось в хорошенькой головке юной мечтательницы.

— Она точно переодетая принцесса! — произнесла шепотом Паланя, и ее цыганские глаза, как ножами, врезались в глаза новенькой.

Высокая, вытянувшаяся до смешного за эти четыре года и без того нескладная фигура Вассы так и лезла вперед, вытягивая длинную шею, чтобы обратить на себя внимание "барышни".

Но блестящие глаза "переодетой принцессы" мельком пробежали по ней, задержались на мгновение на хорошеньком личике Любочки Орешкиной… скользнули равнодушно по шаловливо-лукавой мордочке Они Лихаревой… Промелькнули мимо благоразумных глазок Дорушки и внезапно остановились на лице Дуни. Дуня густо покраснела под взглядом красивых и бойких глаз новенькой.

— Как тебя зовут? — услышала она неожиданно у своего уха звонкий, металлический голос.

И едва сумела принудить себя ответить чуть слышно, назвав свое имя.

— Ты мне нравишься, Дуня! — проговорила тем же уверенным голосом новенькая и жестом владетельной принцессы опустила ей руку на плечо.

— Дуняша, счастливица! — прошептала завистливо Феничка.

— Есть чему завидовать! — засмеялась искренне Оня Лихарева. — Наша Дуня тихоня, святая! А эта новенькая — боец, видать по всему. На ней верхом станет ездить, на Дуне! Ей-богу!

— Правда! Правда! — подхватила Васса.

— Бог с ней, с такой дружбой! Не ровни они! — пробурчала Паланя, и цыганские глаза ее сердито сверкнули.

Новенькая рассмеялась снова. И так заразительно весело, что все лица невольно при первом же звуке этого смеха растянулись в улыбке. Дорушка зашептала на ухо Дуне:

— Ты… ничего… ты не бойся, Дуняша! Я тебя в обиду не дам.

— А кто же ее обижать намерен? — внезапно делаясь серьезной, произнесла новенькая. — Ее обижать не за что! Смотрите, какое у нее открытое, честное лицо! Какие добрые глаза! — И она осторожно, двумя пальцами подняла за подбородок заалевшее личико Дуни.

Непонятная самой Дуне радость разлилась по ее лицу… Сердечко забилось шибко-шибко. Хотелось броситься на шею этой «прелестной» барышне-новенькой и крепко расцеловать ее в розовые щечки.

— Румянцева! — послышался в эту минуту громкий призывный голос Павлы Артемьевны, неожиданно появившейся в зале.

Новенькая повернула было в пол-оборота свою отягощенную темными кудрями головку и тотчас же, как бы не замечая воспитательницы, обратилась к Дуне:

— Так мы будем друзьями с тобою?

— Да, — прошептала Дуня, — и Дорушка тоже, — прибавила она тихо.

— Кто это Дорушка? — нахмурила свои гордые бровки новенькая.

— Вот она! — И Дуня вытащила вперед Дорушку. — Мы с нею уже четыре года дружим! — произнесла она смущенно.

— Ладно! Все трое друзьями будем! — усмехнулась «барышня», пристальным, зорким взглядом обдав Дорушку с головы до ног.

— Румянцева! — снова настойчиво и громко прокричал резкий голос Павлы Артемьевны.

И быстрыми шагами подойдя к кругу, она, сердито нахмурившись, заговорила, обращаясь к новенькой:

— Что ж ты? Тебя зовут. Отчего ты не откликаешься?

Изящная фигурка барышни повернулась в сторону надзирательницы.

— Меня зовут Наташа, — твердо отчеканивая каждое слово, произнес металлический голосок, — Наташа Румянцева. Так ведь, кажется, у вас называют в приюте? Я не откликалась вам, думая, что фамилию Румянцевых может носить еще кто-нибудь из воспитанниц, а Наташа Румянцева — я одна! — с неуловимо гордым оттенком в голосе заключила девочка.

В первую секунду глаза Павлы Артемьевны расширились и стали совсем круглыми, как у птицы, а губы побелели от гнева.

Она с минуту смотрела в самые глаза новенькой, глаза, отвечавшие ей невинным, ясным и невозмутимым взглядом, в то время как у самой надзирательницы багровый румянец то и дело все приливал и приливал к лицу.