Приказано молчать

Залюбовался Константин краскомом, и не сразу обратил внимание на его коня, который потянул шею навстречу хозяину и заржал едва слышно, и было похоже, что он радостно засмеялся. Потом ткнулся мордой в плечо Садыкову и замер блаженно.

Позавидовал Гончаров. Очень позавидовал. С Буйным, как ему казалось, сдружились они, но не до такой нежной доверчивости.

«Подход имеет…»

Лейтенант Садыков тем временем достал из кармана два ломтика подсоленного и подсушенного в духовке хлеба, отдал один Гончарову.

– Держи.

Кони, умные, благодарные кони, без жадности, аккуратно сняли с ладоней губами вкусное угощение и аппетитно, словно причмокивая от удовольствия, захрустели полусухариками.

– Карабин заряжен? – спросил Садыков.

– Так точно.

– Тогда – в путь. – И добавил вовсе не по-уставному: – Стремя в стремя поедем. Буду знакомить тебя с участком.

Разобрал поводья, а конь уже запереступал нетерпеливо всеми четырьмя, готовый сорваться и понестись птицей над зелено-бурыми холмами, но с места не стронулся. Танцевал на одном месте и – все. Сколько ему силы воли для этого нужно? И человеческого понимания своих поступков.

Едва коснувшись ногой стремени, Садыков пружинно сел в седло, да так ловко, что ни шашки, ни маузера поправлять ему совершенно не потребовалось – все на своих местах, как на плакате, каких множество висело на учебном пункте, и, особенно, в школе младших командиров. И конь ни с места. Перетанцовывает ногами, что тебе увлеченный танцор, весь уже в музыке, но не вышел еще на круг. Да, к таком Гончарову еще стремиться и стремиться. Коня тоже так воспитать, самому же легче легкого в седло садиться. Впрочем, у него впереди еще много времени. Сдюжит. А зависть вперемежку с восхищением все же есть, куда от нее, от злодейки, денешься?

Вышагали на тропу за заставой, и пустил коня Садыков рысью, пока тропа шла почти по ровному плато, а перед спуском в долину вновь перевел на шаг. С Гончаровым пока ни слова. Понимал, в каком тот теперь состоянии, не до разговоров ему, пусть в себя приходит.

И верно, Константин был буквально обескуражен. Нет, не ролью коновода вместо отделенного, с этим он уже смирился, определив себе: пусть все идет, как идет, он вертел головой, пытаясь понять, отчего все не так, как ему представлялось, не то, чего он ждал. Ему сказали, что Мазарная – застава горная, а горы он себе представлял горами. Скалы, высокие, крутые, снег на вершинах, как на «Казбеке», которые курили приезжавшие в школу младшего комсостава районные начальники и председатель колхоза на праздники. Ни пустыни у него на Сумщине не было, ни гор. Пустыню он теперь знал, своим потом измерил силу ее, а вот горы? На заставу его привезли в крытом ЗИСе, а она сама – в низинке. Видно только три холма, нависших над постройками, да и не до изучения природы было ему в те первые часы, коня и сбрую его обихаживал, себя к боевому расчету готовил. Вот только теперь вся окрестность перед глазами. И полное недоумение: нет, не могут быть горы такими сухогрудыми и густотравными. Хотя трава костисто-колючая и не зеленая, а словно пеплом обсыпанная, но все же – трава. И дальше, куда глаз достает, тоже бесскалье. Холмы один на другой наползают, но не крутые они, даже верблюжьих горбов положе. Удивительно. Что же это за горы?

Тропа забралась на самый пупок холма, и вид, открывшийся Гончарову, еще более удивил его: холмистые хребты, чем дальше на юг, тем выше и круче, стояли словно многошеренговым плотным строем, и ничто не могло поколебать их почти строгую параллельность.

«Плечом к плечу. Как бойцы!»

Над ближайшим холмом парил орел, словно нежился в пока еще ласковых солнечных лучах.

– Поглядишь, словно аксакал дремлющий, – кивнул на орла Садыков. – Только джигитов у него глаз. Все видит.

– Иначе нельзя, – отозвался Гончаров. – Не мед ему тут, не станет в оба глядеть, с голоду окочурится.

– Верно, – согласился лейтенант, пытливо глянув на Гончарова. – Не пловом из тушканчиков угощает Копетдаг орлов, чаще кобрами и гюрзой. Только как у нас говорят: еду полегче ищет тот, у кого зубы слабые.

«Ишь как повернул. Не жалеючи, выходит, а с уважением».

Садыков же продолжил. Нет, не нравоучения ради, а из-за потребности восточного человека из малого факта выводить житейскую мудрость:

– Не говори, что болит голова, тому, у кого она здорова…

– Так-то оно так, – поперечил Гончаров, – только будь мышей поболе, как у нас на Сумщине, куда бы вольготней орлам.

– Мышь – пища совы, – с брезгливостью прервал Гончарова лейтенант Садыков. – Не орла!

И тронул коня.

Тропа побежала вниз, и с каждым десятком метров трава становилась гуще и крепче. Особенно бодрились ковыль и полынь, островки которых начинали кое-где подступать друг к другу с угрозой, а местами даже сошлись в рукопашную. В самой же долине, куда спустилась тропа, в кустах полыни начал выситься пырей. Вольготней стало здесь траве, вода, значит, доступней и жизнь веселей. Погуще запятнилась и арча.

«Ишь ты, овцам тут и козам – раздолье. Коня и того пасти можно».