Приказано - спасти... (СИ)

— Товарищ капитан, вы сказали, что только пять минут молча посидите с бойцами, а сами что делаете? У вас же снова рубцы на лице кровоточить будут.

Выражение лица летчика резко изменилось, как если бы поверх ожогов натянули маску с нарисованной улыбкой, под которой скрылись и боль и усталость:

— Извините Фирочка, заболтался. Плохой я кавалер, наверное. Оставил девушку одну. Чтобы искупить свою вину, в этот романтический и томный вечер я провожу вас до нашего жилища.

Капитан нащупал руку девушки и с трудом поднялся на ноги. Оперся на свою палку и с трудом заковылял к фургону, направляемый и поддерживаемый медсестрой.

Андрей обернулся к Чекунову и ухмыльнулся:

— Видал, каков орел?

Но на лице Семена улыбки не было.

Шаги затихли за прицепом. Двое красноармейцев остались сидеть возле костра. Помолчав минуту, Андрей заинтересовано спросил:

— Семен, а ты откуда так в самолетах разбираешься?

— В книжке читал — буркнул тот в ответ, явно не желая продолжать разговор.

— Давай, как уговаривались, ложись спать. Через четыре часа разбужу на подмену.

После полуночи Андрей сменил Семена на дежурстве — водителю было необходимо хоть немного поспать.

Чекунов устроился около костра, завернувшись в шинель, и закрыл глаза. Спину пригревало жаром тлеющего костра. Ныли мышцы рук, натруженные работой с рычагами управления. Однако, хотя еще качались перед внутренним взором разбитые колеи дороги, обрамленные рамкой смотрового люка, и плавал в ушах моторный гул, а Семен уже стремительно проваливался в темноту сна.

И снилось ему, что он снова сидит за рулем своего ЗиСа. За стеклами кабины — ночь, и темноту внутри разгоняет только свечение лампочек на приборной панели машины. Мотор тарахтит на холостых оборотах, и его вибрация передается на ногу водителя, стоящую на педали газа. А еще Семен чувствует, что кто-то сидит рядом с ним, на пассажирском сиденье. Но что-то не дает ему повернуть голову, чтобы рассмотреть пассажира. Скосив глаза, он может видеть только темный силуэт, отражающийся в лобовом стекле. Знакомый силуэт…

— Не коси, не коси глазами, как взнузданная лошадь — тихий голос с нотками иронии тоже знаком Семену. — Нечего тебе тут разглядывать…

— Женька? — неуверенно произносит Чекунов. — Это ты?

В ответ прилетает тихий вздох:

— Вроде, я. Не знаю…

— Как так, не знаешь?

— А вот так. Наверное, сейчас я такой, каким ты меня помнишь…

Теперь вздыхает Семен:

— Что ж, хоть так увидеться пришлось. Я о тебе часто думал.

— Да, я знаю… Ты вчера приходил на мою могилу и мне пришлось все вспомнить. И про свою смерть, и про войну, и про Победу. Жаль, только, что я ее не увидел… Зато теперь я знаю, как ты жил после войны. И понимаю, почему вернулся сюда…

Чекунов делает очередную безрезультатную попытку обернуться к своему собеседнику. И, смирившись с неудачей, садится прямо, крепко обхватывая ладонями холодный обод руля. За мелко подрагивающим лобовым стеклом, в полумраке просматривается капот двигателя, увенчанный пробкой радиатора.

— Женька, я хотел спасти тебя. И снова не сумел. Тогда решил попробовать помочь хоть кому-то.

— Значит, для тебя Андрей, Сиваков, Фира, Анастасия Ивановна, Виктор Иванович, другие раненые — просто замена моей жизни? Заплатка на совести?

Семен застывает, глядя на тусклое свечение приборной панели:

— Нет! Может быть, сначала мне и было все равно, кому помогать. Но теперь я отвечаю за их жизни.

— Да? — в голосе Женьки прорезается удивление. — А ты не думал, что может быть вот так?

В глаза Семена щедро плещет свет пламени. Впрочем, огненные языки тут же сникают, превращаясь в черный дым, грязными струями истекающий от обгорелой резины на катках "Комсомольца". Машина завалилась в кювет, размотав на дороге ленту перебитой гусеницы. Люки тягача закрыты, беспомощно торчит из шаровой установки задранный вверх ствол пулемета. За машиной виден и прицеп: рваными клочьями обвис брезентовый тент, на крашеных досках бортов белеют отщепы и сколы пулевых попаданий. От спущенных покрышек тянется глубокая борозда в укатанном грейдере, образовавшаяся, когда тягач из последних сил волок свой груз. А самое страшное, что возле колес, грудой брошенного тряпья скорчилась чья-то маленькая фигурка. Возле вытянутой вперед, почти детской ладошки, черной кляксой лежит пистолет. И ветер шевелит каштановые пряди волос, закрывающие лицо. Еще дальше на дороге валяется растоптанная сапогами командирская фуражка с зеленым околышем…

Чекунов закрывает глаза, но картинка не меняется. А в уши бьется тихий голос:

— Почему ты решил, что лучше знаешь, как им жить? Или умереть… Ведь, возможно, им удалось пережить плен и спастись? А вот ты в таком варианте, можешь и не дожить до Победы.

Семен до рези в глазах сжимает веки… И чадное пламя горящей резины сменяется успокаивающим огоньком подсветки приборов. Подрагивает в такт работающему двигателю рычаг переключения передач.