Приказано выжить. Первый курс

– Чего пиздить-то? Ну долбанешься вниз… А вдруг попрет и сломаешь чего-нибудь? Или вывихнешь? В санчасти поваляешься. А лучше ногу сломать − тогда в госпиталь. Там кормят всех одинаково, слышал. И офицеров, и курсантов в одной столовой. Курорт…

Когда пошел второй час ползания по полосе, «Клюв» взялся за секундомер, требуя улучшения результатов. Все с ненавистью посмотрели на полосу препятствий, казавшуюся поначалу невинной игрушкой.

Стою в очереди на очередной старт по полосе. Солнце пригревало с нищенской щедростью, до настоящих холодов оставалось не так уж долго. Деревья как будто стыдятся своей наготы. По ним прыгают возбужденные воробьи, бойко чирикая, поглядывая на нас глазами-бусинками.

– Петрушко, вперед! − выводит меня с пушкинского настроения взводный. Лечу как ужаленный уже по знакомым препятствиям, стараясь уложиться во время, чтобы не идти на очередной круг.

Санчасть – предел наших мечтаний. С утра надо записаться у дневального в особый журнал. После обеда идешь в местный лазарет, расположенный на первом этаже, где пахнет зеленкой и спиртом.

Принимают две медсестры − на гражданке бы даже взгляда не остановил. Но ценности меняются, и я пялюсь на сереньких женщин в белых халатах без стеснения, особенно на ноги, в училище они одни, без выбора. Медсестры привыкли к таким взглядам и не обращают внимания на зырканье озабоченных курсантов.

Жалобы у всех стандартные – стертые до кровавых мозолей ноги, простуда, желудок. Кому повезет с температурой или с коликами − оставят в санчасти, переоденут в синие пижамы, выделят койку в палате, маленький Крым − ни сержантов, ни бега. Спишь днями как пожарник, только на процедуры ходишь, вес набираешь.

IX

Окна у всех курсов выходят на огромный плац, на котором нас методично дрючили. Смотришь в окно, и сразу в уме всплывает ненавистная строевая, наказание прямо, а не вид.

Строевой смотр. Здоровается ротный. Мы отвечаем «Здравия желаю, товарищ майор!», со стороны наше приветствие похоже на лай. Я пытаюсь быть оригинальным и отвечаю: «Гав-гав-гав», думая, что на общем фоне не будет заметно. В результате получаю от командира отделения наряд вне очереди со словами:

− Лаять, Петрушко, теперь будешь на тумбочке! − услышал все-таки филин ушастый.

Наш ротный − майор Литвиненко, полный, слегка конопатый, с кучерявыми волосами дородный мужчина был освобожден от физо по какой-то болезни, но всегда присутствовал на строевой. С белогвардейским выражением лица он наблюдал за занятиями по строевой, делая однообразные замечания:

− Выше ногу, Петрушко! − и я поднимал ноги к небу, тихо ненавидя ротного.

С нами учились кубинцы с дружественного солнечного социалистического острова под руководством грозного бородатого вождя. Кубинцы, веселые и беспечные, жили как в раю. Их строевая была похожа на шапито − расстегнутые воротнички, висящие ремни. Команды звучали с акцентом, как будто издеваясь над Строевым уставом. Кубинцы выходили из строя для доклада командиру, словно они выплывали с моря, − не спеша и вальяжно. Развороты и повороты делали смешно, как выпившие пингвины.

Кубинцы сносно говорили по-русски и охотно общались со всеми курсантами. Особенно запомнился большого роста кубинец-качок по имени Карлос. Он был необычно сложен: руки как ветки дуба, бычья шея, пресс кубиками. Мы называли его «кубинский Шварц».

− Эх, Эдьик, − коверкая имя, обращался он ко мне, − холодно у вас, и девчонки не горячие. Давай к нам, на Кубу, там хорошо, океан и ром…

Где находится Куба, я знал, но только спустя десятки лет я воочию увидел многокилометровые белоснежные пляжи, попробовал кубинский ром и сигары. Говорят, после окончания нашего училища Карлоса направили в личную охрану самого Фиделя.

Строевой шаг мы любили. Даже вечерняя прогулка проходила строем.

На политсобрании роты кто-то из совсем наивных задал вопрос:

− Зачем мы перед сном ходим строевой? Ведь термин «вечерняя прогулка» никак не предполагает «строевые занятия»? На что ротный ответил:

− Строевой шаг укрепляет сон! − и зачем-то пнул рядом стоящий стул начищенным до блеска сапогом.

У каждой роты была своя песня. Мы обычно пели «Дорогая моя столица! Золотая моя Москва!». Термин «петь» с тем, что происходило на самом деле, совсем не связан − мы просто орали, раскрывая рот до размеров саперной лопатки.

Первые курсы звонко пели патриотические песни, немногочисленный четвертый курс шел вразнобой, что-то мыча. Спали мы крепко, как фараоны.

X

Запомнился случай, когда кто-то украл пистолет Макарова. Украли его во время чистки, точнее, не сдали в оружейку, на одном из курсов, уже не вспомню, на каком. Для времен СССР это сопоставимо с кражей ядерной боеголовки. Училище ходило ходуном и жужжало, как рой разозленных пчел.

Операцией по поиску пистолета командовал лично Колосков. Он ходил сосредоточенный и мрачный, как грозовая туча, не стесняясь, матеря взводных, ротных и комбатов, чего он обычно не делал.

В это время я был дежурный по клубу. На дворе стояло начало октября, училище пряталось в кронах желтых деревьев и провалах неба.