Прикид

Я объяснила, что поскольку до этого ни разу не видела мужского члена, то была не в силах судить, большой он или маленький. В любом случае штука эта мне не слишком приглянулась, и я не стала уделять ей особого внимания. Вот почему мне удалось сохранить свою девственность в целости и сохранности, чего нельзя было сказать об одежде.

Кэролайн сияла.

– Черт, ты мне просто ужас до чего нравишься! Ты почти так же вульгарна, как и я. Подумать только! Меня лапали на балу во дворце королевы Шарлотты, а тебя – в банке. Здорово! Ну а какая ты тогда была? Лично я – настоящей сучкой. И так ею и осталась!

Я попыталась вспомнить, какой была в шестнадцать-семнадцать лет.

Грива темных волос и фигурка, при виде которой на улице оборачивались буквально все. Люди обращались со мной так, словно я источала запах греха. На самом деле если от меня чем и пахло, так только невинностью и дешевыми духами.

Кэролайн радостно фыркнула:

– О, а мне всегда хотелось, чтоб от меня исходил греховный дух! Но для этого надо всегда держать рот на замке, а я только и знала, что молоть языком. Ну ладно. Так что же дальше?

Прямота Кэролайн оказалась заразительной.

– Родители погибли в автокатастрофе по дороге из клуба «Ротари» 9, – сказала я. – Только после этого я поняла, как их любила.

Настала гробовая тишина. Кэролайн молча смотрела на меня, потом взяла за руку и крепко сжала.

– Господи! – Вот и все, что она сказала. И лицо у нее при этом было такое, точно ей влепили пощечину. Видимо, сама того не желая, я нанесла ей удар. Я поняла, что всю свою жизнь она зависела (и продолжала зависеть) от других, что у нее никогда не было ничего своего. В то время как единственным моим достоянием был тогда дом, и этот дом вдруг опустел.

Она спросила, где находился этот дом. Я ответила, что то был небольшой домик на окраине Ипсуича, близ сплетения железнодорожных путей и дорог, претендующих на звание сельских тропинок. Все дома были на одно лицо, зато носили душистые названия: «Приют роз», «Жасминовый отель», «Сирень» и так далее. Соседний с нами дом назывался «Вилла бугонь» – до сих пор не пойму, что это означало. Наш домик окрестили «Коттедж виноградной лозы», чего я тоже не понимала, потому как никакой виноград там не произрастал. А в дни ссор, когда мне казалось, что я ненавижу родителей, я называла его «Коттеджем подлости» 10. Но когда они погибли, я вдруг поняла, что люблю этот дом, как любила маму с папой, ведь больше у меня от них ничего не осталось. Тогда мы были семьей. Оставшись одна, я с грустью вспоминала об этом и упивалась своей скорбью. Мне было восемнадцать.

Кэролайн продолжала взирать на меня с изумлением.

– Да-а… – протянула она после паузы. – Подумать только! В этом возрасте я жила в Уилтон-Кресчент, каталась на лыжах в Давосе, занималась верховой ездой и гончими и спала с рок-звездой.

Я улыбнулась и поспешила утешить Кэролайн:

– Ничего, потом я наверстала. Как-то в один прекрасный день вдруг решила: хватит нытья! Продала коттедж, взяла денежки и перебралась в Лондон. На первое время хватит, решила я, а потом начнется новая жизнь.

– И сколько же тебе понадобилось, чтоб принять такое решение?

– О, около недели.

И обе мы рассмеялись.

Мы шли по лужайке. В то утро ударил первый мороз. Длинная трава хрустела под ногами. Листья опадали, словно осколки стекла. На Кэролайн была просторная черная накидка с капюшоном. В ней она походила на Лару из «Доктора Живаго».

– Готова побиться об заклад, это Билл Гибб, верно? – спросила я.

Вообще я научилась поддразнивать Кэролайн. К такому обращению она не привыкла и, удивленная, вскинула на меня глаза:

– Как догадалась?

– Да потому, что у меня была в точности такая, только желтая.

Наверняка Кэролайн подумала: как это, черт возьми, нищенка вроде меня могла позволить себе накидку от Билла Гибба? Но тут впервые искренность и прямолинейность оставили ее, и она заметила только:

– Вот как? И куда же она делась? – Словом, повела себя необычайно робко и скромно.

– Пришлось продать, – ответила я.

И ни на йоту не отступила от истины. Я видела, как Кэролайн пытается осмыслить этот факт, вписать его в уже сложившийся у нее мой образ – эдакой простодушной молодой женушки не слишком преуспевающего актера, живущей в скромном стандартном домике и разъезжающей в стареньком «фольксвагене»-жучке.

– Ладно, теперь мой черед отгадывать, – сказала она. – Ты вышла за Ральфа Мертона, когда он был суперзвездой на ТВ. И кем в настоящее время не является.

Похоже, она была страшно довольна собой, стоя на морозе и пиная носком сапожка пучок мерзлой травы. Затем откинула капюшон и лукаво покосилась на меня.

– Как же тебе удалось подцепить его, а? Чем это ты его прельстила? – спросила она, по всей видимости, вовсе не желая обидеть меня.

– Я чихала.

Она возвела глаза к небу.

– О, ради Бога, Анжела!

– Нет, правда. Я его всего обчихала.