Приключение длиною в день

– А вот того, что даже ты, мой юный друг, давно знаешь, – маг упаковал ожерелье в свой необъятный рюкзак. – Любовь – она не затем, чтобы брать. Любовь, она, чтобы отдавать. Вот если бы во всех ее приключениях хоть один раз она захотела не забрать чужое, а подарить свое, тогда, возможно… Но, что теперь говорить…

Василий, жутко всю дорогу мечтавший узнать, кто такой их проводник, решил воспользоваться моментом:

– А вы, – спросил он самым простодушным голосом, – вы когда-нибудь любили?

– А как же! – весело отозвался маг. – Любил однажды, когда был почти так же молод, как ты, и, возможно, раз в десять тебя глупее, – тут старик вздохнул, и вместо того, чтобы поведать трогательную историю своей любви, сказал доверительно:

–Подарила Она мне на память иголку… Костяную еще иголку, совсем не такую изящную да гладкую, как нынешние. – И Василию вдруг все стало ясно, так, как бывает ясно только подросткам, для которых все ново и все ярко. «Вот, – подумал подросток, – Вот с тех пор он и стал интересоваться иглами, может быть, даже коллекционировать, книги эти дурацкие покупать о происхождении швейной иглы. То есть думает, что иглами интересуется, а сам все о Ней вспоминает, и забыть никак не может. И также стало очевидно Василию, что Максим Константинович – действительно старик, глубокий старик, может быть, даже тысячелетний.

23. Все дальше от берега моря

Максим Константинович затянул завязки на своем рюкзаке, как-то щегольски забросил его за спину и сказал:

– Ну, что, пошли отсюда. Не нравится мне это синее море, какое-то оно недоброе. И вспоминаются тут все события грустные, не душегреющие.

И четверка вновь углубилась в пески. Только почему-то, чем дальше они шли, тем меньше это было похоже на пески. Появились чахлые кустики, потом колючки, потом и зеленая трава, и вот уже вокруг моих спутников волнуется необъятная степь, пахнущая чабрецом и донником.

Долго идти молча удобно, конечно, – дыхание не сбивается, ноги споро бегут, голова лишними мыслями не смущена…. Но скучно. Опять же, Василию любопытно, страсть: что за иголка, что за Она, и кто такой все-таки этот таинственный Максим Константинович.

А маг вне категорий, словно слыша его мысли, и отчаянно не желая отвечать на неудобные для себя вопросы, заводит разговор совсем о другом. И о таком важном и неожиданном, что у подростка все любопытство куда-то исчезает.

Проводник оглядывается на Хэма, споро шагающего рядом, и говорит строго:

– Так, на всякий случай, вдруг и не доведется уже больше об этом поговорить. Ты пса-то своего зачем обидел?

Хэм смотрит недоуменно.

– Ну, вот воли ты ему почему не даешь, взаперти зачем держишь? Ты уже третий год человеком живешь, а ведь все-таки, ты – собака.

Хэм пытается возразить, но старик смотрит так сурово, что мысль оборотня сбивается, и он только неопределенно машет рукой.

– Ты пойми, друг, ведь ему тоже хочется порезвиться, погулять, повыть на луну, наконец! А ты его запер внутри себя, ему там тоскливо и страшно. Вот сердце у него и не выдержало…

– Так что получается, – раздумчиво говорит Хэм. – Даже теперь, когда я могу быть человеком сколько угодно, я все равно не могу все время оставаться человеком?

Маг кивает.

– Раз в месяц давай ему свободу. Ему ведь много не надо – полдня, и он будет доволен, и заснет спокойно до следующего раза.

Василий потрясен. Выходит, обратный оборотень Хэм теперь должен жить, как оборотень обычный и ежемесячно становится снова псом. Ну, и дела!

24. Река Смородина

Летний вечер в степи прекрасен и полон романтики. И герои мои шли сквозь траву с легкостью (вероятно, потому что дело происходило в сказке – только в сказке легко идти через жесткую, вообще-то, и неуступчивую степную растительность).

Внезапно проводник повел носом, глубоко вдохнул и сказал:

– Вон оно что!

– Что, – встрепенулся размышлявший о своей непростой судьбе Хэм.

– Чуете?

Василий набрал полную грудь воздуха, Хэм принюхался по-собачьи, а Семен Семенович, едва заметный среди ковыля в своем пестром образе тигра, облизал нос.

Пахло остро и знакомо. Пахло так, как в детстве, когда Василий играл с родителями в прятки и пробирался сквозь ароматные кусты…

– Смородина! – закричал подросток.

– Да, – кивнул Максим Константинович. – Именно она, река Смородина.

– Река? – Василий вытаращил глаза.

– Ну да, река. Ваши филологи утверждают, что это река между царством живых и мертвых, и названа она так, от того, что страшно смердит, то есть воняет. Эх, – маг потряс печально головой, – понимали бы что! На самом деле, это река между тридесятым царством и царством… – и осекся.

– Каким царством-то, – не удержался Василий.

– Забыл, – как-то неубедительно сказал маг. – Правит в этом царстве кто-то… Ведь должен же там кто-то править… Ведь не бывает царства без царя… Эх, проклятый склероз! – заключил весело старик, и стало ясно, что дальше эту тему развивать он не намерен.

– Получается, – заинтересованно сказал Хэм, – что мы почти пришли?

– Ага.

– Но ведь есть какая-то загвоздка, я чую, что есть!

– Ага.