Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

— Как это, кто? Тот кто лампу трет или кольцо. Они рабы того, кто владеет кольцом или лампой, и делают все, что он им велит. Велит построить дворец в сорок миль длиной из одних брильянтов и наполнить его до крыши жевательной резинкой или чем он захочет, а заодно уж притащить из Китая дочь императора, чтобы он на ней женился, и они обязаны все это выполнить, да еще и до того, как солнце взойдет. Мало того: они обязаны твой дворец по всей стране таскать, куда тебе только захочется, понял? — Ну ладно, — говорю я, — только, по-моему, простофили они, эти твои джинны, — могли бы и дворец прикарманить, и собой вот так вот вертеть не позволять. Больше того, будь я одним из них, послал бы я этого проходимца с лампой в Иерихон загнал, вместо того, чтобы бросать все мои дела да мчаться к нему, как только он ее потрет.

— Скажешь тоже, Гек Финн. Да ты просто обязан являться к нему, если он ее потер, хочешь — не хочешь.

— Да? Это когда я ростом с дерево, а толщиной, как церковь? Ладно, явлюсь я к нему, но только, спорим на что хочешь, а он у меня в два счета залезет на самое высокое дерево, какое найдется в округе.

— Какую ты чушь несешь, Гек Финн, просто уши вянут. Тебе, по-моему, ничего втолковать нельзя — болван-болваном.

Дня два или три я все это обмозговывал, а после надумал сам проверить, правду Том говорил или нет. Разжился старой жестяной лампой и железным кольцом, ушел в лес и тер их там, тер, пока не вспотел, как индеец, и все прикидывал, какой я дворец построю, да как его продам; но так ничего и не добился, никакие джинны ко мне не прискакали. И я решил, что вся эта ерунда — очередное вранье Тома Сойера. Я так понимаю, что сам-то он верил и в А-рабов, и в слонов, ну а у меня на этот счет другое мнение. Самая что ни на есть воскресная школа, пробу негде ставить.

Глава IV Пророчество волосяного шара

Ну и вот, прошло месяца три или четыре, зима была в самом разгаре. Я чуть не каждый день ходил в школу, читать выучился и даже писать немного, а таблицу умножения вызубрил аж до шестью семь тридцать пять — правда, дальше у меня дело не пошло, да, думаю, и не пойдет, проживи я хоть целую вечность. Вообще я в этой самой математике никакого смысла не вижу.

Поначалу у меня от школы просто с души воротило, но мало-помалу я начал к ней привыкать. Если совсем уж невтерпеж становилось, я ее прогуливал, а на следующий день меня, понятное дело, пороли и это шло мне на пользу, как-то так встряхивало. В общем, чем дольше ходил я в школу, тем легче мне становилось. И к порядкам в доме вдовы я тоже стал привыкать, не так уж они меня теперь и донимали. Жить под крышей и спать в кровати штука, конечно, нелегкая, но я, пока холода не наступили, удирал иногда в лес и отсыпался там по-человечески, отдыхал. Старая жизнь нравилась мне куда больше, однако я понемногу свыкался с новой и, в общем, понял, что и она тоже ничего себе. Вдова говорила, что я делаю успехи — медленно, но верно, — что у меня это неплохо получается. Что ей за меня не стыдно.

И вот, как-то утром опрокинул я за завтраком солонку. Хотел я побыстрее схватить щепотку соли и бросить ее через левое плечо, чтобы невезение отвести, но тут встряла мисс Ватсон и соль мне взять не позволила. «Убери руки, Гекльберри, — говорит, — не можешь ты не насорить!» Вдова за меня заступилась, да ведь добрым словом злую судьбу не отвадишь, уж я-то знаю. Вышел я после завтрака из дому перепуганный, просто до дрожи, и все гадал с какой стороны меня стукнет и чем. От некоторых напастей увернуться, худо-бедно, а можно, но тут был не тот случай, так что я и не рыпался — просто брел нога за ногу, приуныв, да по сторонам озирался.

Ну, дошел я по парку до высокого дощатого забора, перебрался через него — там для этого ступеньки такие были устроены. А утром снежок выпал, с дюйм примерно, и я увидел на нем чьи-то следы. Кто-то поднялся от карьера, постоял немного у перелаза, а после пошел вдоль забора. Странно — стоял-стоял человек, а в парк так и не сунулся. Я собрался было пройтись по следам, но сначала нагнулся, чтобы получше их рассмотреть. В первый-то миг я ничего не увидел, но уж во второй… Крест из гвоздей на каблуке левого башмака, чтобы, значит, чертей отваживать.

Через секунду я уже несся вниз по холму и все оглядывался на бегу, но, правда, так никого и не увидел. И очень скоро оказался в доме судьи Тэтчера. А тот и говорит:

— Что-то ты совсем запыхался, мой мальчик. Тебе нужны твои проценты?

— Нет, сэр, — отвечаю я, — а что, есть проценты?

— О да, вчера вечером поступили, за полгода — больше ста пятидесяти долларов. Для тебя это целое состояние. Знаешь, давай-ка я присоединю их к шести тысячам, а то ведь, если ты их возьмешь, так потратишь ни на что.

— Нет, сэр, — говорю, — не хочу я их тратить. Не нужны они мне — и шесть тысяч тоже не нужны. Я хочу, чтобы вы их себе взяли, хочу вам их отдать — вместе с шестью тысячами.

Он удивился. Не мог понять, что на меня нашло. И говорит:

— Постой, мой мальчик, что ты этим хочешь сказать?

Я говорю: