Приключение жизни Виктора Ивановича Мочульского, описанное им самим

Майор: «Дурак, ты ничего не знаешь? Да знаешь ли ты, которого ты полка – ну которого – скажи-ка, ну вот».

Денщик: «Не могу знать».

Майор: «То-то вы ослы ничего не знаете – не знаешь которого ты полка – Апшеронского, осел, пехотного. Ну а чей ты денщик – и того ведь не знаешь – ну, говори чей?»

Денщик: «Майора – майора».

Майор: «Ну так майора Конюшевского денщик – помни же – узнай ты теперь, где здесь стоит учебная команда – ступай завтра же туда и спроси нет ли там учебной команды Апшеронского полка – как эту найдёшь, то спроси, где стоит офицер, при оной находящийся, и ему отдай эту записку – более тебе ничего не говорю – ты осёл. – Если же офицер живёт слишком далеко, то спроси, нет ли тут приёмщика, и ему отдай. Да ты знаешь ли, что это – приёмщик?»

Денщик: «Никак нет-с».

Майор: «Дурак, это такой человек, что для вас, скотов, заготовляет амуницию и другие вещи и принимает. Понимаешь теперь?»

Денщик: «Понял-с».

Майор: «Пошёл – да смотри не проспать!».

С этим майором я впоследствии познакомился, он был замечателен [тем], что будучи женат, он более двадцати лет своей жены не видал и имел сына в 20 лет, которого совсем не знал. Это произошло следующим образом. В 1813 году он определился в войска и отправился в поход за границу, оставив жену в Волынской губернии. Совершив все кампании 13 и 14-го годов, он вслед за тем попал в корпус Воронцова, потом оставался во Франции до 19-го года, затем эти войска были перевезены морем в Петербург, и часть их назначена была в Новгородское Военное поселение вместе с майором, где он пробыл несколько лет без права получить отпуск, оттуда переведён был на Кавказ в Обшеронский[30] полк будучи постоянно отдалён от семейства более 2000 вёрст, на что не имел средства ни сам съездить в Волынскую губернию, ни привести жену к себе. Состарившись, удручённый болезнями, он уже отчаивался когда-либо видеть своё семейство. Я об этом доложил начальнику, и майора перевели в Волынскую губернию.

В конце этого года прибыло в Тифлис афганское посольство, состоявшее из одного пожилого Гасан-Хана и другого, более молодого. Меня к ним командировали для занятий, но так как я по-персидски не говорил, то дали мне переводчика из армян. Скоро я заметил, что разговоры наши шли не так, как я хотел, но так, как угодно было переводчику, а потому я предложил молодому посланнику учиться у меня по-русски, а я у него по-персидски. Первые уроки производились с помощью переводчика, который моих намерений не понял и рад был нас оставить одних. Дело шло так успешно, что через месяц мы друг друга достаточно понимали, чтобы вести обыкновенный разговор. Странно, что персиянин никак не мог выговорить слово «что», всё произносил «што». Узнав от него всё, что нужно было о странах, откуда они приехали, я составил записку и карту, которую вручил борону Розену, при отъезде его в Петербург. Беседы эти продолжались в течение трёх месяцев, и уже делались все приготовления к отвозу их в Петербург, как узнал [я] от младшего посланника, что подарки, назначенные Государю Императору, были промотаны дорогою Хасаном. Это обстоятельство навело сомнения на самое посольство, которое не приняли, и так называемых послов воротили за границу в Персию.

Накануне Нового года вечером по здешним обычаям грузины поют, играют на гуслях и стреляют из ружей и пистолетов. Один только день в году, когда это им позволяется. Таким образом, встречают они Новый год. Деревья без листьев и первый снег показался 21-го декабря, а 18-го при чрезвычайно резком ветре было 11 °С холода, что без шубы было весьма чувствительно.