Приключения 1964

— Скорей, Лешка, золотой ты мой человек… Памятник тебе с получки поставлю, право слово…

Я трогаю локоть прораба.

— Замерзнет он…

Он долго молчит, потом смотрит на часы.

— А ну, выйдем…

Кричит из коридора вниз:

— Музамберов!..

К нам поднимается скуластый парень в матросском бушлате.

— Посвети…

Я жгу спички.

Прораб что-то пишет в блокноте, потом с треском вырывает листок.

— Директору магазина, самому… Скажи, сантехники просили, для аварийной… Одна нога здесь, другая там — срочно!..

Через полчаса мы сидим на ящиках вокруг мангалки. На шестике сушится Лешкино белье. От него валит густой пар.

Пар валит и от Лешки. Он сидит в одних трусах па куртке Музамберова, протянув к огню руки и ноги. Ладони и пальцы у Лешки иссиня-белые, в глубоких морщинах. Такие бывают у женщин после долгой стирки.

Чавкин стоит над Лешкой, трет ему спиртом спину.

— Ну и худой ты!.. Шкелет совсем…

— Дурак, — беззлобно бросает Лешка.

— Поторопись, Чавкин! — Пять минут осталось… — У прораба пыжиковая шапка сбита на затылок. В коленях зажата большая бутылка с серебряным горлышком.

Пилюгин положил красную короткопалую ладонь на Лешкину волосатую ногу, заглянул в глаза.

— Новый год без штанов встречаешь, а?

Глухо выстрелила пробка, в пол-литровой банке с наклейкой «Свиная тушенка» запенилось, заиграло шампанское.

— Пей, Казанцев! Пора как раз…

Лешка взял банку обеими руками, поднес к губам.

— Тост, тост скажи!

Казанцев долго хмурил черные клочковатые брови, улыбался напряженно.

— Чтоб всем нам хорошо в новом году было…

Лицо Лешки сморщилось. Через силу тянул вино, пил с остановками. Вытер губы ладонью, сказал презрительно:

— Газировка!..

Пилюгин высоко поднял банку, сказал торопливо:

— За тебя, что ли, Лешка, чтоб тебе пусто было!.. Экий ты, право…

Потом пили спирт.

Внутри жгло, как будто проглотил горячую картофелину.

— Вот и встретил ты Новый год под своей елкой, — прораб улыбнулся в сторону окна. Там на иссиня-черном стекле продолжали плясать огоньки.

— Первая в этом доме…

Мы немножко пьяны: и от пережитых событий и от сознания необычности этого праздника.

Я вижу: у Лешки на лице хитрая улыбка, в глазах ласковые искры.

Наклонился к прорабу, заглянул снизу.

— Может, хоть нынче договоримся, Леонидыч?… В праздник-то?…

У прораба нарочно, по-моему, сердитое лицо. Сказал грубовато:

— Что-о, Казанцев? На передний край снова, что ли?

— Ну, Леонидыч…

Я понимаю: сейчас, пользуясь настроением, когда всё становится ближе, когда стираются эти самые административные грани, Лешка хочет решить какие-то свои дела.

Прораб усмехнулся. Мудро как-то, чуть свысока.

— Знаешь что, Казанцев… Ну тебя к богу!..

Лешка наклоняется ещё ближе, и в глазах у него такая просьба, что отказать ему, кажется, невозможно, попроси он сейчас хоть полмира.

— Ну разве плохо я у вас работал, Леонидыч?…

Протягивает прорабу ладонь с оттопыренным большим пальцем.

— Ну, вдарим по пяти, Леонидыч, а?

— Рубаха, смотри, сгорит, — бросает Юрка.

Краешек новой рубахи, что была у Лешки под комбинезоном, пожелтел, от него идет уже не пар — дым.

Лешка с Пилюгиным возятся с бельем, перевешивают его на шестке.

Я спрашиваю у прораба:

— Чего это он?

Тот говорит тихо:

— Бульдозерист он, ты же знаешь… В моторах разбирается — не упаси… И слесарь — золотые руки. Но вот заладил одно: там, на самой стройке, настоящая жизнь. Передний край там. А мы, видишь, в поселке. И всё, мол, мимо, мимо… Разве работа — слесарь-сантехник?… В дерьме копаемся…

— Здравствуйте, — говорю я. — А то что дом-то вот этот, восемьдесят квартир, спасли? Что теплотрассу?

Юрка улыбается широко, смотрит мне в глаза:

— Агитируешь?…

…Лешка надевает рубаху. Пилюгин рядом держит комбинезон.

Оделся наконец.

Пилюгин бросает в угол шестик, садится на ящик.

— Ну, по домам теперь, к бабам да детишкам… За насосом один послежу.

Мы выходим из подъезда. Под ноги бросается тугая позёмка. Вверху звезды яркие-яркие, иглятся и, кажется, поскрипывают от мороза. Далеко в центре поселка музыка. Радиола поет про два сольди.

Уходим от дома.

Я кладу руку Лешке на спину, поднимаю ему воротник. Комбинезон у Лешки стоит колом, воротник торчит, как накрахмаленный.

Смотрю в окно, где светятся огоньки в мангале, где остался Пилюгин.

«Будет в этом доме елка… — думаю… — Зайти бы к кому-нибудь под Новый год… Когда завод построим. И сказать: «Люди! А знаете, как справляли здесь первую елку? Давайте выпьем за Лешку, люди!..»

Рафаил Бахтамов Открытие

— О ходе следствия будете докладывать мне, — сказал прокурор. Возьмите дело.

* * *

За проходной плакат. На плакате — самолет, во всю ширину разбросавший стальные руки — крылья. По небесно-голубому красным: «Больше светлых», и три решительных восклицательных знака.

— Светлых нефтепродуктов, — пояснил сопровождающий.

Валерий смотрел на массивные тела резервуаров, на махины колонн и башен, увитых разноцветной перевязью труб. Звучали названия, цифры температур и давлений, крекинг каталитический, термический, специальный.

— Я хотел бы осмотреть установку, где произошел взрыв, — сказал он.

— Пожалуйста… Только зачем же взрыв? Просто авария…