Приключения 1964

Да, была сирена, если не ответить, то они могут уйти.

Но как ответить! Кричать бесполезно: из этого далекого зала его не услышат. После падения Леонид совершенно потерял ориентировку. Где выход к трещине? Где лежит изуродованный тягач? Снова раздался далекий вой сирены.

Неожиданно Леонид почувствовал тонкий запах гари. Повернул голову — запах чуть усилился. Он двинулся навстречу запаху, он поворачивал, петлял и двигался в каком-то направлении, которое казалось ему совершенно противоположным нужному. Но с каждым шагом запах становился сильнее.

Наконец споткнулся обо что-то твердое. Он протянул руки и нащупал тягач. Леонид нагнулся, нащупал камень, поднял его и стал бить по стальному борту. Три частых удара, три длинных…

Прошло несколько минут. Тишина.

— Повторите сигналы, — приказал Коробов.

Снова завыла сирена, разнося тревожный вой по снежной равнине Антарктиды.

— Готовьте людей к осмотру трещины и продолжайте поиск других трещин, — распорядился Коробов.

В этот момент стоявшие рядом с трещиной услышали далекий стук: три точки, три тире, три точки. Сигнал бедствия, известный всем мальчишкам с детства.

Георгий Токарев Десять тысяч шагов

Генка совершенно не понимал, почему это так, да и вообще этого нельзя было понять, но именно сегодня с самого раннего утра у него было совершенно определенное предчувствие чего-то неизвестного, таинственного, важного и обязательно хорошего. То ли молодость в его душе была слишком неугомонной, то ли утро было каким-то уж очень ясным и светлым, а скорей всего обе эти причины вместе подняли Генку на целый час раньше обычного.

Над пустыней всходило солнце. Сначала по безоблачному небу цвета полинявшего голубенького ситчика позолоченным веером брызнули гонцы солнца — его лучи, потом оно само глянуло из-за далеких холмов ослепительным царственным оком своим, и вот низко над горизонтом повисло уже всё великое светило, чуть волнуясь и подрагивая в теплых воздушных струях. Словно листок фотобумаги в проявителе, в одну минуту переменилось однообразное лицо пустыни. В каждой лощинке, за каждым холмиком попрятались темные резкие тени; невесть откуда и невесть куда побежали по песку следы, такие свежие и четкие, словно их только что нарисовали черной краской. Это было удивительно. Генка каждый день видел пустыню, но никогда не замечал всего этого. День начинался по-новому, необычно, и предчувствие пока что не обманывало.

Было ещё очень рано, не больше семи часов, а пустыня уже напоминала о себе, дохнув в лицо Генке сухим, горячим ветерком, будто и не было совсем ни ночи, ни темноты, ни прохлады. Генка послонялся по гаражу, потом взял кое-какие ключи и полез под свою полуторку; не то чтобы ему захотелось вдруг работать, нет: просто под брюхом машины была тень, и делать было нечего. Он улегся на спину на жестком брезенте, привольно раскинув ноги, и уже принялся было подтягивать гайку, как вдруг у колеса в двух шагах от его головы остановились чьи-то ноги. Генка не видел их хозяина, но знал, что это был Клевцов. Он один во всем гараже носил даже в самую жару свои неизменные солдатские галифе и сапоги: здоровенные кирзовые сапожищи примерно сорок четвертого размера, порыжевшие и растрескавшиеся от зноя. Генка принялся старательно отдуваться, пыхтеть, колотить ключами и вообще изо всех сил изображать кипучий трудовой процесс. Клевцов молчал.

«Ничего, начальничек, подождешь! — довольно подумал Генка. — Наплевать мне на всех, когда я занят ремонтом. И на тебя наплевать!»

Впрочем, если говорить честно, то Генка побаивался Клевцова. И совсем не из-за его жесткой нижней челюсти и тяжелых кулаков, дело было совсем не в них. На своём коротком веку много успел Генка перевидать начальников: строгих и добродушных, молчаливых и крикливых, трезвенников и пьяниц. Но такого, который, как ни крути, всегда оказывается прав, — такого ему ещё не попадалось. Этого стоило уважать и, пожалуй, слегка побаиваться.

Генка вытер со лба пот, вздохнул и с неохотой стал вылезать из-под машины. Интересно, чего Клевцов от него хочет? Стоит и ждёт. За последнее время Генка вроде бы здорово не выпивал, драк не устраивал. В аварии тоже не попадал, если не считать смятой фары, за которую нагоняй уже получен. Странно.

Генка вздохнул, перевернулся на живот и, пыхтя, выбрался наружу.

— Что это ты сегодня, брат, ранней птичкой, а? — как всегда угрюмовато, поинтересовался Клевцов, удивив Генку теми нотками доброжелательности в голосе, которые были для него необычны и не подходили к его суровому, мрачноватому облику.

— Да сам же говорил, что машина — она глаз да уход любит! — копируя Клевцова, пробасил Генка.

— Это точно! Рассуждаешь как положено! — не замечая иронии, удовлетворенно сказал Клевцов. — И вообще хоть и много в тебе дури, а все же боёк в голове имеешь. Понял?

— Так точно, товарищ начальник!

От души радуясь и немножко забавляясь совершенно необычайным явлением (Клевцов похвалил его, Генку!), Генка тут же отыскал ему объяснение: всё дело в том, что день с самого начала оказался необычным, предчувствие сбывалось.