Приключения-1966

Юрик идет впереди. Невысокого роста, какой-то квадратный от широченной штурмовки. Размеренны его шаги. Дыхание глубокое, ровное. Он не чувствует усталости. Мы же то и дело сбиваемся с шага, семеним, торопимся.

Иногда тропа бежит по самой кромке обрыва. Мамед в этих случаях берет переднюю лошадь под уздцы. Лошадь косит печальным фиолетовым глазом на обрыв, осторожно переставляет копыта, помахивая хвостом от волнения. Иногда тропа разбегается до ширины доброй арбы, и кони приободряются, весело пофыркивают, пытаются ущипнуть придорожный кустик.

Постепенно мы замечаем, что на пути все меньше встречается лужаек, заросших травой, все темней становится небо, и больней саднит обгоревшая кожа на лице и руках. Солнце жарит без милосердия.

— Привал! — зычно кричит Мамед. — Это последняя лужайка, где есть трава.

Мы ложимся на теплую землю. Где-то свистят улары — горные курочки. Попискивает цыпленком маленький ручеек внизу под камнями. Ноги и плечи гудят, как орган. От яркого солнечного света закрываю глаза, и сразу наваливается сон. Что-то покалывает кожу. Идет снег! Лето, тепло — и вдруг снег. Он летит к нам с вершин — колючий, твердый горный снег.

Так тепло и покойно, что не хочется ни двигаться, ни ломать для костра колючий и жалящий, как крапива, верблюжатник, ни ставить палатки. Но дежурство сегодня выпадает на мою долю. Встаю и отхожу к кустам верблюжатника, надевая рукавицы. Даже сквозь брезент чувствую сотни крохотных колючек.

...Наш путь пересекает небольшая, но очень быстрая ледяная речка. Мамед сначала перевозит рюкзаки, потом берет с собой Ляльку. Лошадь разворачивается корпусом навстречу потоку и медленно идет по воде. Юрик тоже переправляется удачно. Но стопорится дело у нас со Стасом. Лошадь кружит вокруг нас, длинноногих седоков, отчаянно подкидывая задом. С трудом утихомириваем разволновавшегося конька и направляем его к речке. Животное, прогнувшись под нашей тяжестью, выходит на середину и сердито ударяет передней ногой.

— Милая лошадка, — уговаривает Стас, нервно поглаживая потный лошадиный круп.

Ноги наши попадают в воду и сразу деревенеют от судороги. О, если сейчас лошадка снова вздумает подкинуть задком!

Я наклоняюсь к самой морде и толкаю в тряпичные сухие губы кусок сахара, который у меня оказался в кармане штурмовки.

Лошадь, похрустывая сахаром, оглядывается назад, раздумывая, не вернуться ли ей обратно.

— Стас! Немедленно сахар!

— У меня нет. Он остался в рюкзаке!

Глажу, глажу грязную лошадиную холку:

— Ну, иди, голубушка, иди...

Вздохнув, лошадка трогается дальше, скользя на гладких подводных камнях. Она, наконец, вскакивает на кручу берега и с радостным ржанием мчится к своим товаркам. Нам удается спрыгнуть на ходу.

— Я не поседел? — Стас снимает берет.

— Кажется, нет, — неуверенно произношу я. —

По-моему, у рыжих и в глубокой старости не видно седины.

Вечером горы окрашиваются тревожным багрянцем заката. Снег становится алым. Воздух прозрачен и недвижим. Нагромождения камней, выступы скал, крупная осыпь изменяют форму, издали выступают фантастические фигуры драконов. Под ногами угрожающе, как заклинание, шуршит сухая трава.

И мы здесь одни.

Далеко впереди вижу какие-то искорки. Цок — искра. Цок — искра.

— Что это? — шепчу Мамеду.

— Подковы высекают, — тихо отвечает Мамед.

Даже привычное вдруг становится загадочным и страшноватым.

4. ГОРЫ НЕ ШУТЯТ

Тропинка нам кажется канатом, который вытягивает за шею в гору. И чем круче она поднимается вверх, тем сильнее стягивается петля. В горле что-то скребет. Рядом с огромными скалами, с чудовищными цирками и трещинами мы походим на муравьев, орудующих в каменной завали.

Под слоем морены — лед. Иногда вдруг особенно гулко начинают бухать наши ботинки. Значит, идем над пустотой, образованной водой, которая проточила в твердом тысячелетнем теле ледника и гроты, и глубокие щели, и цирки, и разные другие ловушки.

Часто щели выступают на поверхность. В некоторых цирках скопилась вода — прозрачная, едва уловимая глазом. Первое время мы пьем ее — нас мучает жажда. Вода безвкусная, без солей, не утоляет жажды. Только идти труднее.

Вдруг мы теряем тропу. Путь преграждают два гигантских цирка. Ледник в них обнажен до морены. Черные, влажные бока цирков круто уходят вниз и заканчиваются воронками с водой. Мамеду с лошадьми приходится возвращаться назад и искать другой путь. Мы же решаем идти по острому, как хребет у заморенного коня, краю одного из цирков.

Первым ступает на шаткую дорожку Стас. Камешки выскальзывают из-под ног и мчатся вниз, стуча, как кастаньеты. За ним трогаюсь я. Ботинки едва умещаются на ребре цирка. Лед покачивается, словно он вдруг потерял твердое основание и поплыл по волнам подземного моря. Стас садится и, перебирая руками, начинает двигаться. Вдруг он, сильно качнувшись, скользит к воронке. Пытается задержаться ботинками, но трикони не могут зацепиться за твердь льда. Секунда — и Стас с головой погружается в воду.

— Стас! Миленький!.. — кричит побелевшая от испуга Лялька.