Приключения 1970

За поляной, на взгорке, серыми мышиными клубками прошмыгнули шесть мотоциклов с солдатами. Тарахтенье метнулось за ними хвостом и стало стихать.

Левушкин следил за мотоциклами и в то же время видел рядом лицо Галины, полуоткрытые ее губы и ощущал щекой и ухом шелестящее дыхание.

Он не снял руку с плеча медсестры, а, напротив, сжал пальцы и повернулся к ней. В захмелевших, дерзких его глазах отразился в перевернутом облике дурманный осенний мирок — сухой окоп, мягкий пружинистый вереск с фиолетовой пеной цветов и густой полог хвои.

— Будешь приставать — застрелю, — сказала Галина, глядя в глаза Левушкину и яростно отвергая отраженные его зрачками соблазны.

— Дуреха, — прошептал Левушкин чужим, добрым голосом. — Ну чего увязалась за ним? Ты девка простая, ты моего поля ягода. Я человек веселый, надежный, я тебя защищу хоть от фрицев, а хоть от своих… И если войну переживем — не брошу, вот ей-богу! А с ним-то как? Он человек умственного полета. Он-то и сейчас сторонится тебя. А ты тянешься… Дальше-то как будет?

Галина перевела дыхание. Метко упали последние слова Левушкина, прямо на живой нерв. Но Галя была девочка крепкая, из донбасского поселка, из семьи с двенадцатью ртами и пьющим отцом.

— Ладно, — сказала она. — Верно ты говоришь. Ты вон какой ловкий, сообразительный. Все умеешь… А он нет. Он внутри себя живет, его обидеть просто. Я ему нужна. Вон ноги стер…

И она всхлипнула, сразив себя этим последним аргументом.

— Ты о себе подумай! — бросил Левушкин.

— А я думаю. Я, может, впервые полюбила. Может, это все доброе, что мне отведено.

И она полезла из окопа.

— Тю, контуженная, — упавшим голосом сказал Левушкин.

Соснячок оживал. Раздавались голоса. Телеги неторопливо покатились к дороге.

Левушкин мягко шел по лесу. Даже опавшие листья не шуршали у него под ногами. Лицо у разведчика было полынным, а глаза злы.

Его нагнал Миронов. Присвистнул, подзывая разведчика.

— Чего тебе, старшина? — спросил Левушкин.

— Слушай, ты к Галине не приставай, ладно?

— Тебе чего? Подглядывать приставлен?

— Не приставлен… А ты отряд не порушай. Галка — она для нас особая дивчина. Ее беречь надо.

— «Особая»! — ухмыльнулся разведчик. — За Бертолетом вон как прибежала!

— Это уж ее выбор, — спокойно сказал Миронов.

— Больно ты справедливый, солдатик, — сказал Левушкин. — Дать бы тебе по уху, да злость надо на немца беречь.

Топорков слышал этот разговор и усмехнулся одними глазами. Все в группе шло как нужно, вмешательства не требовалось, это был отрегулированный, самоналаживающийся организм. Лишь мрачный Гонта беспокоил майора.

Мелькали спицы, циферблаты колес отмеряли кочевое время.

3

Внизу поблескивала речушка, вся в тугих, масляных разводьях струй. Вода была такой холодно-прозрачной, что при взгляде на нее ломило зубы. И плыли по ней седые, узкие листья тальника. За рекой широко расстилались сизо-зеленые заросли ивняка. Картина была мирная, легкая, акварельная.

Подошел, хлопая полами длинной шинели, Топорков. Развернул потрепанную трофейную карту.

— Надо бы идти берегом до четырнадцатого кордона, — Гонта ткнул пальцем в карту. — Там мосточек есть. Хлипкий, но телеги выдержит.

— Ясно, — сказал майор. — Однако переправляться будем здесь. Вброд.

— Дно топкое, — терпеливо, но уже с нотками плохо сдерживаемого раздражения пояснил Гонта. — Если застукают на переправе — хана. Мотоциклетки шныряют, видел?

— Видел.

Гонта повернулся к Миронову и Левушкину, ища поддержки. Но разведчик пожал плечами, не желая ввязываться в спор начальства, а бывший старшина-сверхсрочник пробормотал:

— Конечно, с точки зрения военной, лучше у четырнадцатого кордона… Но товарищу майору виднее.

— Виднее! — буркнул Гонта. Топорков уложил карту в планшетку.

— Ну все. Гонта, возьмите пулемет и выберите позицию за рекой.

— Так, — крякнул тот, пряча глаза под брови.

И не спеша, вразвалочку, как волжский крючник, пошел к телегам. Взвалил на широкую спину свой МГ, окликнул Берковича и Левушкина и зашагал к кустарнику.

Гонта установил пулемет над излучиной реки дулом к дороге. Беркович помог заправить ленту.

— Это правда, что ты до войны знал майора? — спросил Гонта.

— Так точно! Стригся лично у меня…

— Ну и что за мужик?

— Толковый, культурный командир. Стригся под «ежик». Одеколон предпочитал «Северное сияние»…

Гонта с сожалением посмотрел на парикмахера:

— Так, так… «Северное сияние»… Подробная характеристика.

И вдруг он насторожился, замер. Издалека сюда докатился веселый треск.

Трофейные короткохвостые битюги мрачно и обреченно потащили в воду тяжелую телегу.

Далекое тарахтенье мотоциклов донеслось и до стоящих на берегу Топоркова и Миронова.

— Ну, Зойка!.. Ну, Черчилль! — подбадривал коней Степан. Его кирпично-красное лицо было залито по́том.

Колеса по ступицы вошли в воду и остановились, завязли.

— Ну, еще чуть-чуть!.. Ну, еще малость!..

Кони хрипели, буграми вздулись под кожей мускулы — тяжелая телега не двигалась с места.

Топорков ступил в воду, но его опередил Миронов. Утопая в вязком иле, падая и захлебываясь, он подхватил лошадей под уздцы и потянул вперед.

— А ну взяли!.. Ну, быстрей!..