Приключения 1974

Штурмана болтает в кабине, бьет о борта, но его руки прочно держат пулемет, а глаза ощупывают каждую пядь неба. Он уже понял, что означает стук пулеметов стрелка. Скоро штурман увидит...

Вот он!

Слева появляется черный силуэт самолета. Хобот штурманского пулемета мгновенно поворачивается в его сторону. Взгляд штурмана проходит сквозь прицел и впивается в борт чужой машины. В этом взгляде — приговор.

Пулемет с ревом выбрасывает длинный белый гарпун, и самолет исчезает. Он будто под лед проваливается.

— Командир, как у вас дела? — спрашивает штурман.

— Ни... чего...

— Стрелок, вы держитесь?

— Держусь!

Они держатся...

Штурман ведет стволом пулемета вправо и бьет по черному пятну. Он не знает, самолет это, аэростат заграждения или еще что. Что бы там ни было, он обязан это расстрелять.

Сзади тоже почти без перерыва стучит пулемет — стрельба гулом отдается по всему корпусу машины.

Нет, их не так просто отправить на тот свет! Он, штурман, не раскаивается, что пошел в этот полет. На людей, с которыми он работает, можно положиться. Они не дадут себя угробить за здорово живешь, они будут защищаться до конца.

...Пилот бросает машину из стороны в сторону. Он вырывается из огненного кольца, оно опять сжимается, снова отступает и наступает.

Р-р-ры-ых!.. Р-р... — ревет пулемет штурмана.

Впереди проскальзывает тень.

Р-ры-ых!

— Штурман...

— Командир?

— Что там...

Р-ры-ых!..

Удар!

Кажется, последний. Пилот чувствует, что они уже вырвались. Отстают разрывы, отстают прожекторные лучи.

— Ничего, командир, — тяжело дыша, говорит штурман. — Прорвемся...

Р-рых!

Ду-ду-ду-ду-ду... — выстукивает сзади пулемет стрелка.

И вдруг над головой пилота раздается хлопок. Слабый, почти неслышный хлопок, как из детского пугача. Добруш выпускает из рук штурвал и хватается за глаза. Потом медленно сваливается вперед, на привязные ремни...

 

Штурман чихает еще раз — от наступившей темноты.

— Будь здоров, дружок... теперь уже немного осталось, — говорит он себе.

Ну вот и вырвались. Где-то сзади мечутся по небу прожекторные лучи и рвутся снаряды, но это уже не страшно...

И в этот момент над головой раздается взрыв, освещая все в кабине так, что становятся видны даже царапины на бомбоприцеле. Штурман прижимается к бронеспинке, потом стремительно оборачивается.

Кажется, обошлось...

— Безобразие, — ворчит штурман и осекается. Машина начинает как-то странно, медленно, рывками заваливаться на крыло, переходя в пике. Что это означает? Штурман не успевает додумать, как справа появляется силуэт самолета, отчетливо видимый на лунном небе. Штурман стремительно разворачивает пулемет.

Р-рых!

Он ведет пулемет вверх, потому что кабина кренится все круче. Целиться трудно.

Р-рых!

Вражеский самолет выскальзывает из прицела и исчезает где-то в заднем секторе.

Штурман, не выпуская пулемета из рук, зовет:

— Командир!

Молчание.

— Командир, что случилось?!

Самолет падает. Но сзади, не умолкая, грохочет пулемет стрелка: ду-ду-ду-ду...

— Командир, вы слышите меня? Командир!..

Никакого ответа. Самолет с воем несется к земле.

Штурман приподнимается на сиденье и снова падает. Что он может сделать, если в своем стеклянном колпаке отделен от пилотской кабины броневой плитой? Спереди, сверху, с боков — стекло. И штурман сидит сейчас на краешке пропасти, совершенно перед ней беззащитный.

У него нет управления, и он не знает, что случилось с пилотом.

— Командир! — зовет он. — Командир, мы падаем!..

 

«Падаем... падаем... падаем...»

Пилот целую вечность слышит это слово, но не понимает, что оно означает. Он напрягает всю свою волю, силясь понять, но тупой качающийся гул мешает ему, убаюкивает, успокаивает, заставляет отказываться от бесцельных попыток.

— Командир!..

Голос слабый и еле слышный.

Это он командир. Ну да, он...

«Не пробуждайся, не пробуждайся, не пробуждайся... — уговаривает гул. — Не пробуждайся, потому что пробуждение будет еще страшнее, чем беспамятство. Не пробуждайся...»

— Командир! Моторы пойдут вразнос! Командир!..

Пилот делает над собой страшнейшее насилие и приподнимает голову. Его словно обухом бьет по затылку, и он снова падает лицом на штурвал.

— Командир!!

Моторы уже не воют — верещат. Пилот приподнимает руки и упирается в приборную доску. У него такое чувство, словно голову раздирают на части клещами. Он не знает, где он и что с ним. Но руки нащупывают штурвал. Руки знают, что только с помощью этого полукруга можно прекратить раскрутку винтов, остановить то страшное, что неминуемо должно последовать.

— ...дир... левой ноги! Штурвал на себя!

Пилот вяло тянет на себя штурвал, так же вяло давит ногой на педаль. Он пытается сбросить кошмар беспамятства. Голова его все увеличивается, упирается в фонарь, вот она уже не вмещается в кабине, давит на борта. А может, это кабина сжалась до таких размеров, что стиснула пилота со всех сторон....

— Еще больше штурвал на себя! Левой ноги!..

Голос принадлежит человеку, который, несомненно, имеет право командовать. И пилот, судорожно сжимая пальцы, тянет, тянет, тянет штурвал на себя.

Вот почему только так темно и больно? Что они с ним делают? Где он?