Приключения 1975

Славянские вельможи страшно скрытны, скупы на слова и ловко притворяются незнайками, лишь только речь заходит о щекотливых вопросах политики. Дуглас утверждает, что вельмож к этой скрытности приучили бесконечные дворцовые перевороты. Просыпаясь утром, они не знают, кого сегодня днем узреют на престоле.

А светские львицы просто толстые, жеманные дуры. Конечно, и среди них есть немало прехорошеньких, но, боже, как они изъясняются по-французски! Этак недолго попасть и впросак, не разобрав речей прелестниц… Еще по приезде в Петербург д'Эон решил, что следовало бы выучить русский. Но вскоре убедился — в одиночку его не одолеть, а нанять учителя — об этом сразу станет известно клевретам канцлера Бестужева и, конечно же, насторожит их. Но тогда, спрашивается, как он сумеет получить необходимые сведения? Бумагу с королевской инструкцией он давно сжег, но весь этот год она как кошмар отравляет его сновидения, его жизнь. А жизнь могла бы быть приятной и здесь, в Санкт-Петербурге. Впрочем, теперь, после случая в церкви, он не хотел бы задерживаться надолго в России, ведь Россия владеет Сибирью… Как это он ловко ответил Ивану Шувалову: «Я всегда предпочитаю быть спиной к Сибири». Потом пожалел о дерзкой фразе, узнав, что один из Шуваловых — Александр — начальствует над тайной канцелярией. Но он не собрал сведений о политических планах двора Елизаветы, и во Францию пока лучше не возвращаться. Людовик XV мелочен, подозрителен, коварен. Принц Конти ныне уже не щит — сам впал в немилость.

Но, право, ему чертовски повезло у Разумовских с этой мадам… как ее русская фамилия? Тысяча чертей, уже успел забыть! Но очаровательницу зовут Мадлен. И она, бесспорно, француженка. Как ей удалось сохраниться при этом варварском дворе после падения Лестока? Того самого лейб-медика Елизаветы, который столько сделал для ее вступления на престол и низвержения Браунгшейской династии? Но ведь Лесток и сам стал жертвой этого несносного канцлера Бестужева, у которого так и не поймешь — то ли он ориентируется на Вену, то ли на Лондон, но, во всяком случае, не на Версаль.

Мадлен кокетлива, как бывают кокетливы женщины в пору последнего цветения молодости. Она стосковалась по французской галантности, а он еще не забыл о ней в этой медвежьей берлоге.

…Д'Эон лежал на каком-то подобие софы, старой, скрипучей, но сработанной французскими мастерами. Напротив стояло большое трюмо, так не гармонирующее с убогим убранством комнаты. Но без зеркала он просто не смог бы жить. Коварное это зеркало! Оно все время напоминает о королевском запрете и соблазняет, подталкивает к огромному баулу, на дне которого уложены чудесные дамские туалеты — здесь они бы выглядели как последний шик моды…

Д'Эон проворно вскочил с софы, торопливо расстегнул ремни баула. Камзолы, парики, кружевные сорочки небрежно сброшены прямо на истертый ковер. Вот оно — то бархатное платье, в котором он был на королевской аудиенции!

Кавалер долго прихорашивается перед зеркалом, примеряет парики, пудрится, накладывает румяна…

Ну разве могут с ним сравниться самые записные русские красавицы? Им не хватает грации. Говорят, что Натали Лопухина была первой красавицей при дворе, он видел ее портрет — ничего особенного. Но Елизавета, по тем же слухам, не могла простить жене генерал-поручика ее красоты. Натали была вместе с мужем обвинена в заговоре, ей, ее мужу и их сыну вырезали языки и публично выпороли кнутами… Бр! Этак, появись он при дворе в женском облике, чего доброго, императрица повелит сдать в тайную канцелярию нивесть откуда взявшуюся «красавицу»…

Но Мадлен, Мадлен! Она намекнула, что вхожа к императрице и состоит при ней чем-то вроде чтицы французских романов. А что, если открыться проказнице и через нее, под видом ее подруги, только что приехавшей из Франции, как-нибудь вечером у изголовья царицы вместо романов пересказать ей парижские сплетни? Не важно, что они годичной давности — сойдут за самые свежие. Впрочем, он может сочинить и такие, что они по «свежести» превзойдут не только нынешние, но и, так сказать, грядущие.

Д'Эон, сидя перед зеркалом, быстро вошел в роль. И ему уже казалось, что рядом с трюмо стоит не жалкая софа, а роскошное императорское ложе под балдахином, расшитым царскими вензелями. И на высоких подушках возлежит пышнотелая Елизавета. А он… хотя нет, она — Луиза де Бомон — примостилась у изголовья на плюшевом пуфе. Горит золотой ночник, чуть подсвечивая книгу и роскошный шифоньер, уставленный инкрустированными ларцами. В этих ларцах — все секреты Елизаветы Петровны. В одном — письма поручика Шубина, первой любви русской принцессы, в другом… о, в другом, может быть, спрятаны документы, свидетельствующие о тайном браке Елизаветы с Алексеем Разумовским, казачьим сыном, и, говорят, бывшим певчим, а ныне графом. Да, да, в этих ларцах полно тайн, как полна тайн и императорская спальня…