Приключения 1975

И тут я чуть не совершил роковую ошибку. Я решил выложить козырь на стол. Комацу сидел, как будда, невозмутимый и величественный. Казалось, он наслаждался своей безнаказанностью. А ведь он правая рука «королевы пиратов», которую разыскивают все полиции мира.

— Мияги… — ответил Комацу и встал.

— Значит, Мияги, — сказал старший.

Он знал Комацу! Это было понятно по взгляду, который он бросил на японца.

— Вы утверждаете, что Мияги? — удивился я. А мозг работал. И до обиды стало ясно, что комедия продолжается.

— Я тоже жертва, — сказал Комацу. — Я проходил мимо дома, они напали на меня. Силой оружия заставили войти в этот дом. Приношу извинения хозяйке дома.

— Зачем же они вас сюда привели? — не поняла Клер.

— Наверное, чтобы не было свидетелей, — сказал Комацу.

— Врет он, — сказал я. Я почувствовал, как Комацу напрягся. Сейчас для него произойдет главное… Он услышит, что мне известно кое-что о гангстерах. Если я назову правильно, кто он есть, его визит окончится успехом. Собственно, ради этого момента он сюда и пожаловал. И полиция тоже. Они работали синхронно, как киносъемочная камера с микрофоном.

Клер не могла вызвать полицию — телефон был внизу. Позвонить от соседей или из автомата она тоже не могла — для этого следовало спуститься вниз и пройти через холл, где были мы, или через кухню, которую гангстеры закрыли, — там сидела «под домашним арестом» служанка. Полиция непонятным образом очутилась именно в тот момент, когда японцу потребовалось отдавать приказ о насилии над нами. Совпадение, и весьма симптоматичное.

— Он… — я выдержал паузу. — Вы хорошенько проверьте его. Возможно, его разыскивает Интерпол.

— Мы проверим, — заверил старший без энтузиазма. И я понял, что выиграл самую великую битву нервов в своей жизни.

Когда они ушли, я помог Клер поднять опрокинутый столик.

— Клер, родная, — сказал я, — мне немедленно надо скрыться. Немедленно! Это единственная гарантия безопасности для тебя и Боба. Где у него… фотоаппарат, его вещи?

— В задней комнате.

— Я заберу у него кассеты. Остальное он заберет сам. Клер, нет ли у тебя сейчас в порту надежного человека, капитана какого-нибудь фрахта?.. В любой порт. Чтобы взял пассажиром. Я должен скрыться немедленно.

— Затрудняюсь ответить… Надо пойти в порт.

— В управление не обращайся!

— Пройдем вдоль причалов. Есть кто-нибудь из старых приятелей отца. Моряки его знали. Он многих выручал, хотя сам был беден… В нашем роду никто не отличался умением делать деньги. А из меня бы, наверное, получилась хорошая монашка.

— Что из тебя получится, еще поговорим. Я тебе пришлю письмо и напишу, что я думаю по этому поводу.

— Артур, — встрепенулась она. — Ты скажи мне сейчас.

— Сейчас?.. Нет, не надо. Я напишу.

4

Всему наступает конец, даже бесконечности, или, иными словами, ничто не вечно под луной, даже сама луна. Мое повествование приближается к концу. Я, Артур Кинг, сын англичанина Кинга и русской — урожденной Лобановой, спасался бегством из Макао на проржавевшем корыте под либерийским флагом, принадлежащем греческому миллиардеру Онассису.

Корыто шло в Сингапур за малайским каучуком, за довольно неприглядными упругими бобинами, из которых впоследствии производят жевательную резинку. Капитан корыта Виктор Марсель был стар, но держался молодцом, был всегда выбрит до синеватого блеска и застегнут на все пуговицы. Полной противоположностью ему была команда, в которой боцманом числился датский хиппи — нечесаный малый, чье знание морского дела заключалось лишь в том, что он умел петь под аккомпанемент гитары старинные французские баллады, умел играть в карты во все мыслимые и немыслимые игры. И он умел пить хоть нитрокраску, при этом не пьянеть, что весьма импонировало старому Виктору Марселю, сумевшему пронести через бурную жизнь этот дар молодости.

Команду составляли тринадцать человек (чертова дюжина), вышли мы в понедельник седьмого. Первое, что я сделал, вывалившись утром на палубу из капитанской каюты (кэп страдал бессонницей и с удивительной легкостью дал Клер добро на то, чтобы в его апартаментах поселился не то ее троюродный брат, не то свежеиспеченный любовник), — первое, что я сделал, когда выскочил утром на палубу, это научил двух матросов вязать элементарный морской узел, точнее, не морской, а рыбацкий.

— Хорошо, капитан, — сказал худенький матрос, улыбаясь от уха до уха тридцатью двумя зубами цвета слоновой кости, — хорошо, капитан!

Он знал по-французски всего два слова, кстати, по-английски тоже. На каком языке он говорил, я не выяснил до конца плавания, хотя знал активно восемь языков. Он готов был делать все, что ему показывали, и невпопад. Единственно, чему он научился за время рейса, — вязать рыбацкий узел. И это до того его потрясло, что он стал сам себе говорить: «Хорошо, капитан!» И вязал все, что попадалось под руки, включая канаты толщиной в руку.