Приключения 1975

Он захватил ртом щепоть снега, приподнялся на руках, круто вывернул голову так, что остро, будто током, заломило шею, а перед глазами поплыли оранжевые дымные кольца.

— Насо-онов, — выплюнул он снег и удивился на мгновение: почему не слышит своего голоса?

Трубицын поднялся, взялся рукою за страховочный конец, к которому был привязан, и, бессознательно наматывая его на локоть, двинулся обратно. По мере того как он подходил к палатке, его шаг грузнел, становился тверже и сильнее, отдавался металлическим стуком в голове, а мысль начала работать лихорадочно быстро, воспаленно.

Он вполз в палатку — у изголовья должны быть фонарь, спички. Матюгнувшись, пробрался к своему спальнику, ухватился за штычок ледоруба, затем негнущимися пальцами нащупал фонарик, включил его — волосок лампочки краснел в темноте не ярче папиросного огонька.

Он натянул темляк ледоруба на руку, потом потряс Кононова. Тот высунул из спальника потное лицо с курчавыми от инея волосами, поднес ладонь к глазам.

— Что? — выдохнул он. В провале рта слабо блеснули зубы. Спросил громче: — Ну что?

— Насонов в трещину упал. — Трубицын взмахнул фонарем, прочертил в темноте красное колесо.

— Упал? Как упал? Что за бред?

— Кононов, это не бред. Он отлить пошел без страховки… Вот и… Вставай живей. — Трубицын стиснул кулак, гулко хрястнул им по колену. — Живее! Замерзнет!

Кононов лежа протащил под мышками пояс, кляцнул собачкой карабина, будто мелкашечным затвором, затем постучал ладонью по спальнику Солодухи:

— Подъем, Федор! Тревога, Федор!

Солодуха заворочался во сие, что-то бормоча. Конечно же, Солодуха не привык реагировать на сигнал «тревога», а на слово «подъем» у него выработался отрицательный рефлекс. Кононов неожиданно вскрикнул визгливо, протяжно, как обычно кричали в детстве, когда надо было уходить от опасности:

— Атас-с, Со-олод!

Солодуха мгновенно вскочил, Кононов чиркнул спичкой, сложив две ладони в ковш, осветил Солодуху. Тот часто моргал припухлыми веками.

— Насонов упал в трещину, — произнес Трубицын и с силой дунул на пламя спички. Пламя прилипло к кононовской ладони и пропало, стало темно.

— Возьми веревку, — сказал Трубицын и на четвереньках попятился к выходу.

Конец веревки захлестнули за ледяной горб — торос, кособокий, с грибом-камнем вместо шапки, к другому концу привязался Трубицын. Работали молча: слышно было лишь густое, запаренное дыхание да тонкое, будто стеклянное, потрескивание льда.

— Вить, — хрипло проговорил Трубицын, поворачивая во рту сухим, вспухшим языком, — ты на первом «спасе», у трещины стоишь, Федор — на втором. Особо не держите, травите свободно. Но если сорвусь — крепитесь. Иначе, — он отвел левую руку в сторону, пошевелил пальцами, — на вашей совести…

Кононов закашлялся, вытер перчаткой рот.

— Федор, ты ближе всех к палатке, пойди отыщи транзистор. Оторви батарейки, а то фонарь дуба дает…

Солодуха прошел к палатке, скрылся под пологом.

— В Колькином спальнике пошарь. Сверху! — крикнул Трубицын.

Солодуха притащил батарейки, связанные вместе медной крученой проволокой. Трубицын молча оторвал одну, начал вкладывать батарейку на ощупь в корпус фонаря, но неудачно — скреб и скреб железом по железу, не попадая усом-контактом в проржавевший зажим.

— Зараза, — он постучал костяшками пальцев по фонарю, сморщился не то от боли, не то от досады.

Свет стал чуть сильнее, но все равно был слишком слаб.

— Бумага с собой. Спички? Спички тоже с собой, — Трубицын похлопал себя по карманам, потом вогнал ледоруб в кромку наста.

— Поехали…

Он соскользнул в трещину, уперся ногами в стенку. Ледоруб, свешиваясь с руки, гремел где-то внизу, стукаясь штычком о комкастые пупыри, и мелкое крошево с шипением уходило на дно трещины. Трубицын, спускаясь, смотрел по привычке вверх — под руками и ногами все равно ничего не видно — черная темнота, а вверху прямо в глаза светил зеленый зазубренный огонь — звезда!

Но вскоре огонь исчез — трещина делала кривой, похожий на латинское «с» поворот, и Трубицын отдохнул несколько секунд, откинувшись на спину и слабо шевеля в пустоте ногами. Стало щипать замерзающие уши, он ожесточенно потер их перчатками, потом отогнул борт шапочки и, прислушиваясь к своему хрипатому холодному дыханию, двинулся вниз.

Сколько метров он прошел и сколько до поворота? В темноте не угадаешь. «Держись, Колька! Крепись, крепись, крепись!» Он представил на секунду, каково Насонову в горловине трещины, узкой и морозной — наверное, штанами, рукавами уже примерз к стенкам — худо Насонычу.

Как-то, два года назад, он неловко провалился в трещину — мелкую, метра три-четыре всего. Сам проскочил, а рюкзак застрял — так и повис на лямках рюкзака. Пока вызволили ребята, минут пять прошло, закоченел весь, лицо побелело — обморозился.