Приключения 1984

— Разумеется, не согласен, — ответил Привалов. — Многое было не так. Не все, но многое. Ваши парни и девицы говорят правду. Только не всю, что можно понять, — они ведь прежде всего стараются отвечать на вопросы. К тому же мимо вашего внимания прошли кое-какие важные детали. В общем, поскольку угрозыск передал дело мне, я ведь говорил вам об этом, завтра всех этих парней и девиц и еще кое-кого я вызову к себе. Будут протоколы. Обвинительное заключение. Суд. Приговор. Или даже приговоры.

— В таком случае, — рассердился я, — хороша же была наша с Чергинцом роль. Считайте, что я вам больше не помощник, или кем там я был у вас. А Чергинец сам решит.

— Ну, что ему решать? — улыбнулся Привалов. — Вы с ним очень помогли нам. И между прочим, вполне могли бы докопаться до истины. Но его пристрастия еще сильнее, чем ваши, доктор. Впрочем, бывают дела, когда пристрастия играют решающую роль в раскрытии страшных преступлений. Кстати, и в этом деле они были необходимы. И вы еще поймете почему.

В дверь кабинета постучали.

— Войдите, — разрешил я.

Оба — и я и прокурор — раскрыли рты от удивления. Вид у нас был, как я мог судить по Привалову, преглупейший. Потому что в мой кабинет — с белыми стенами, белым топчаном, белыми халатами на вешалке и потертым столом — ворвался разгоряченный, возбужденный Чергинец. Белый халат, полученный в гардеробе, он держал скатанным под мышкой. Из дома в дождь он выскочил, конечно, без шапки — голова и плечи его намокли.

— Я знаю: дядько Прохор ничего вам не скажет. Только мне, — с места в карьер начал Сергей.

— Ты уверен, что ему есть о чем рассказать? — с какой-то странной опаской спросил Привалов.

— Святослав Владимирович, я не знаю, до чего вы договорились с другими, — укорил прокурора Чергинец, к моему, между прочим, удовольствию, — но если хотите, я вам без расследования расскажу, кто, за что и для чего. А вот как это было, я и знать бы не хотел… Словом, дядько Прохор с моим отцом были друзьями.

Еще с войны. Вернулись, Прохор и узнал, что в его семействе, у двоюродной сестры, сотворилось. Что Сличко этот сволочью оказался. Пока девочки малые были, Прохор помогал незаметно, кой-чего подбрасывал, а сам в тот дом почти не ходил. Когда племянницы выросли, совсем там не появлялся. А вот к старости поближе, когда друзей стал хоронить, и моего отца в том числе, когда и жену похоронил, тут-то и дал слабинку. Галина его и окрутила. Я говорил ему… да разве же только я… Ой, эта Жуйчиха, сильна, видать. С тех пор, как он на ней женился, все мы отвернулись от него. И в этот момент распахнулась дверь.

— Товарищ прокурор, — позвала санитарка, — врач сказал, можно к нему.

Мы с Приваловым на бегу застегивали халаты. Чергинец натягивал свой. Прокурор позвал помощников. У постели дядьки Прохора, как его назвал Сергей, нас оказалось пятеро.

Больной молчал. Шуршала лента магнитофона — он был громоздким, неуклюжим чемоданом. Больной переводил взгляд с одного лица на другое, пока не остановил его на Чергинце.

— Сережа… сынок… — прошелестели слова, голос звучал слабо, но и свежо, — так говорит обычно человек, который долго молчал, потому что вынужден был молчать, и наконец заговорил — с облегчением, с желанием. — Сережа… сынок…

Чергинец опустился на колени.

— Да, это я, дядько Прохор, я к тебе пришел.

— Сынок, прости меня, за все прости…

— Да я простил, дядько Прохор, давно простил. Если бы в ту минуту я вдумался в эти слова Сергея, то не поверил бы ему: никого он никогда не прощал, не умел он прощать. Но и врать не умел. Раз так сказал, значит, никогда по-настоящему не держал на Прохора зла. Значит, жалел его. Хоть и в разлуке.

— Она… она… ты был прав… какая она…

— Что она сделала, дядя Прохор?

— Сережа, поверишь ли… Сережа…

— Что она сделала, дядя Прохор?

— Сережа… Павлину… задушила она. Она задушила… Сережа. Я после нее зашел. Подушкой тетку Павлину задушила. Подушку я снял, но Паша уже не дышала. Пытался поднять ее… помочь… Уже поздно было…

Я победоносно посмотрел в глаза Привалова, но они ответили мне холодным и насмешливым блеском. Неужели прокурора просто не устраивала такая правда?

За окнами палаты качали серыми ветвями старые липы. Они, эти вековые липы, на Яруговке медленно умирали. А я еще помнил те довоенные времена, когда липовое цветение в июле превращало наш городок в медовый пирог. На теперь парк на Яруговке умирал. В последнюю зиму оккупации полицаи взорвали насосную в парке, а она была кормилицей этих лип. До сих пор — уж семнадцать лет прошло после войны — не восстановили хитросплетение подземных каналов в парке на Яруговке. Людям долго не до деревьев было, и лишь совсем недавно специалиста нашли. Успеют ли с его помощью восстановить насосную и сеть каналов, чтобы спасти деревья?

17