Приключения 1986

Георгий Андреевич действительно со всею пристальностью всматривался в причудливые каменные изломы на Краснухинском ключе. И цель этого занятия была тайной, ибо не мог же он признаться в своей ненаучной, наивной надежде, что вот именно сюда (нет лучше места!) придет по весне тигрица Хромоножка и построит в небольшой горной щели логовище для тигрят.

Хромоножка… Так он привычно называл ее про себя. И вдруг кличка оказалась неправильной. Однажды их пути пересеклись. Мог ли он не узнать ее следы? Это была она, несомненно, она, но она уже не хромала! Вылизнула, значит, шершавым языком пулю из гноящейся раны, и рана затянулась.

А Захар-то, прильнувший к своей узкой, как прицел, дырке, решил, разглядывая вернувшегося из маршрута сияющего директора, что тот сегодня не иначе как позволил себе взять в руки заветные жестянки, погладил пальцами, повертел, попестовал смутно светящиеся самородки. Оттого и радуется… «Эх, надо бы нынче за ним пойти, — вздохнув, подумал Щапов. — Оказия — снег».

Так оно и шло, время.

B одну из предвесенних оттепелей, когда шумно закапало с крыш, когда снег сделался тяжелым и липким и стоял довольно густой, медленно оседавший в безветрии туман, посреди словно бы потерявшего свои границы дня Щапов, прильнув к щели, поджидал директора. Это занятие уже сделалось для него привычным. В те мгновения, когда Белов оказывался в пределах видимости, он многое успевал подметить — и настроение своего супостата, и какую-нибудь странность в его одежде, и степень его усталости, и какой-то предмет в его руке, и в общем все-все. Схваченные таким образом мелкие факты он затем не спеша домысливал и… не скучал. Иной раз напряженный взгляд из подполья действовал физически ощутительно, и Белов, почувствовав его на себе, недовольно оборачивался. В таких случаях Щапов поспешно прикрывал глаза.

В тот сумрачный, тягучий день директор что-то уж очень долго не появлялся — уже и на вечер, пожалуй, поворотило… Щапов мучился нетерпением. Но вот справа, с той стороны, где обзор ограничивался домишком Матвеевны, послышался шум движения. Он приближался. Возникла склоненная вперед фигура директора, одновременно с крыльца управления с тонким жалостливым криком сбежала Агния. Директор встал, распрямился. Щапов увидел все и тоже едва не вскрикнул, на мгновение позабыв о своем секретном положении.

Глаза директора заплыли фиолетовыми натеками, нос разбух, через щеку — красно-бурая, с рваными краями царапина, губы уродливо вздулись и под нижней краснела перевернутой подковкой как бы вывернутая наружу ранка, какая бывает, когда от сильного кулачного удара губа прорезается насквозь о зубы. Одежда Георгия Андреевича была вся испятнана кровью, рукав полушубка полуоторван.

Директор пошевелил распухшими губами — улыбнулся Агнии, о чем, конечно, ни она, ни тайный наблюдатель не могли догадаться. За спиной Белова брякнули друг о друга два ружья, надетые крест-накрест, и ослабла, провиснув, веревка, с помощью которой он тянул спаренные лыжи; на лыжах горбилась туша небольшого кабана.

— Георгий Андреевич, что же это?! Когда же это кончится?! — Агния прижала к груди руки. — Какие! Кто?!

— Встретились тут неподалеку два бугая, — невнятно пояснил он.

— Но вы-то, вы почему?! Пусть другие побольше ходят! Вы… вы для науки нужней!

— Да чего уж, — прошамкал он и, явно делая над собой усилие, медленно поднял руку и успокаивающе коснулся плеча девушки. Но от этого прикосновения Агния вся так и взвилась.

— Вы и права такого не имеете — собой рисковать! Сегодня побили, а завтра убьют! Что это, на самом-то деле, — на войне?! Ну, на войне, там ясно, там люди Родину защищали и гибли, им за это ордена посмертно давали. А здесь-то, здесь — из-за кабаненка паршивого!

Директор, кажется, смутился от такого напора. Сказал, морщась и придерживая губу пальцами и этим достигнув некоторой отчетливости речи:

— Звери, Агнюша, тоже Родина. И птицы… Вся природа. Не все это пока понимают, объяснять приходится.

— Объяснили, называется!

«Действительно, объяснил… — размышлял Щапов, укладываясь на свою овчину. — Важно отделали…. Кто бы это? Ну и он их, видно… Экий ведь! Двоих. И оружие отнял, и дичину…»

Неожиданно мысль Захара Щапова, обретшая вследствие долгого неспешного существования ленивую замедленность, ринулась: «Так что же это я радуюсь? — холодея и машинально вскидываясь, подумал он. — Шлепнут его, не ровен час, и прости-прощай, мое золотишко. Кто мне тогда укажет, где оно? И ведь ходит, не стережется и ружье с собой редкий раз берет! Шлепнут какие-нибудь охламоны! Куда я тогда?»

На следующий день, когда Татьяна подала в подполье миску с томленной в вольном жару ароматной кабанятиной, кусок застревал в горле Захара Даниловича. С тех пор он, изнывая и волнуясь, ожидал каждого возвращения директора из тайги.