Приключения 1986

Когда оформляли поездку, милая девушка, перелистывая мои документы, удивлялась: «Для чего вам, инженеру, туда? Я так и не поняла, что вы рассказывали об исчезнувших картинах. Да разве может быть в наше время частный розыск? Нереально и романтично, романтика — это хорошо, но в умеренных пределах…» Я понял, что понравился девушке и она меня пытается научить уму-разуму. А раз учит, значит — жалеет. Но жалел меня и секретарь парткома. Вот что он говорил: «Ты едешь не в командировку, а по приглашению. Этого инженера, который тебя пригласил, отлично помню. Вроде бы хороший парень. И хорошо, что он пытается тебе помочь… Но сам подумай: твои статьи об исчезнувших коллекциях — инженерское ли дело? Поезжай, раз решил, но толку из всего этого не будет. Отпуск псу под хвост — жаль».

Все учили меня, все давали советы. И это был грозный и тревожащий признак. Встрепенитесь, оглянитесь на себя самого, если вдруг почувствовали, что получаете избыточное количество советов. Даже мой ленинградский приятель, истово поддерживавший идею пересечь океан и там кое с кем поговорить по душам, и тот слишком уж часто вздыхал и украдкой поглядывал на меня, не то сочувствуя, не то прощаясь.

— А отчего бы тебе не слетать на денек во Львов? — спросил как-то раз приятель. — Развеешься, а заодно освежишь в памяти какие-то детали. Иногда надо.

Это «иногда надо» меня неожиданно убедило. И даже не могу объяснить, почему. Если бы он сказал «надо», без «иногда», наверняка возникло бы желание не следовать такому категоричному совету. А может, я просто устал от суеты и был рад хоть несколько дней пожить в другом ритме. В общем, я отправился во Львов. И даже не полетел, а поехал, выпросив в кассе билет в комфортабельный спальный вагон, с зеркалами над диванами, круглосуточным крепким чаем, заваренным не наспех, не кое-как, а с чувством, с толком, с любовью к самому процессу, Это умение заваривать чай старые проводники дальних поездов берегут, как некогда жрецы хранили огонь, и, кажется, молодым это умение уже не передают.

Остался позади Псков. Поезд шел по осененным покоем и мудростью веков, хорошо ухоженным, радующим душу и глаз элегическим равнинам. Сосед по купе — седой, худенький, в синем мешковатом костюме в полосочку — долго глядел в окно, а потом сказал:

— Уже отросли.

Это было вовсе не приглашение к разговору, а скорее реплика, адресованная своему внутреннему голосу. Но, смутившись, он сказал, адресуясь уже ко мне:

— Я воевал здесь. Помню именно этот лесок. Всегда, когда еду этой дорогой, смотрю… Все верхушки деревьев были срезаны снарядами. Сейчас ветви отросли. А я помню другой лес… Извините, может быть, не вовремя… Вы сами-то хоть что-нибудь помните о войне или только по книгам?

— Не совсем по книгам. Хотя, конечно, воспоминания мои отрывочные — калейдоскопом. Да что взять с четырехлетнего?

— С четырехлетнего, может, ничего и не возьмешь, но у них-то самих частенько отбирали многое. Не только детство, случалось — жизнь. Да, впрочем, что это я? Совсем не дорожные разговоры. Вот и чай принесли.

Мы выпили по стакану. Потом попросили еще по одному. Я выбрал песочное печенье, сосед попросил не сладкое. И сахар в чай не бросил, наверное, диабет…

Сидел он в уголке тихенький и какой-то случайный. Может быть, стеснялся собственной старости или же мешковатого костюма — в складках, как кожа на дистрофике. Откуда и куда он ехал? В гости к детям или же домой, уже отгостив?

Пронеслись за окном огни Вильнюса и чистый, хорошо метенный перрон вокзала. Под потолком купе вспыхнул матовый плафон. Негромко гудел кондиционер.

— Надо бы вздремнуть, — сосед ушел в туалет с фланелевой курткой в руках и скоро возвратился, совсем уже готовый к тому, чтобы проваляться часов десять-двенадцать на мягких поролоновых диванах.

Но он не спал. Глядел за окно и думал о чем-то. Думал и я. А вернее — вспоминал.

Самое разное. Например, кинофильм итальянского, режиссера Луиджи Висконти «Гибель богов», который, кажется, не был в прокате, но его показывали на одном из кинофестивалей. «Боги», вершители судеб германской промышленности, не смогли устоять, были смяты вовсе не слепой и не стихийной силой, какой иногда представляли себе фашизм. Он был организован и точно направлен. Они его и накликали. Они же от него и потерпели. И поделом.

— Не спится? — спросил сосед.

— Стараюсь заснуть.

— Извините, что потревожил. А мне все думается, думается… Старость.

— Да ведь думается не только в старости.

— Наверное. Но как было в молодости, я уже стал забывать. В командировку?

— Просто решил передохнуть во Львове дня два-три. Когда-то там жил и работал.

— Журналист?

— Совсем нет. Вернее — не совсем журналист. Иногда пишу статьи. На одну и ту же тему. Как дилетант. Дать вам снотворное?