Приключения-77

— Я ими послан, чтобы найти проводника в Балканы, — весомо и значительно изрек Минчев.

— Если ты ими послан и если я гожусь для такого дела, то я готов, — сказал хозяин дома.

— Проходы очень трудные? — деловито осведомился Йордан.

— Трудные. Но если надо — перейдем. Велишь закладывать арбу? Куда будем ехать: к Габрову или к Тырнову?

— Куда окажется легче.

Крестьянин покачал головой и отправился во двор, чтобы запрячь вола и этой же ночью двинуться навстречу наступающей русской армии.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

Йордан Минчев помогал русской армии изо всех сил. Не переоценивая свои заслуги, он полагал, что оказал помощь братушкам при форсировании Дуная, что найденный им проводник оказался очень сметлив и надежен и помог русским перейти Балканы в самом трудном месте. Шипкинские высоты оказались в руках русских. Тогда ему представлялось, что с этих вершин можно сделать бросок до самого Константинополя.

У Минчева было бодрое настроение, когда он прибыл в Эски-Загру[23]. Да и как не быть бодрым: задание выполнил, новые и важные сведения доставил. Был уверен, что в Эски-Загре его держать не станут и пошлют туда, где сосредоточиваются турки, чтобы иметь за ними постоянный глаз соглядатая — в Енчи-Загре или Хасиое, Филиппополе или Базарджике. Но начались ожесточенные бои, и Минчев не мог встретиться с нужными людьми. Тогда он решил на время задержаться в Эски-Загре; в тот момент он был убежден, что противник не прорвется к городу, что его остановят на дальних рубежах. Ни он, ни тысячи других не предполагали, что на город обрушилось непоправимое бедствие, что Сулейман-паша привел сюда многотысячное войско, превосходящее русских и болгар в восемь-десять раз.

Армия должна была отступать...

С грустью наблюдал Минчев за тем, как болгарские ополченцы и русские солдаты оставляли обреченный город, как кидались им навстречу убитые горем женщины и просили забрать их детей, которые могли стать жертвой башибузуков, как вооружались пиками, ятаганами и ружьями мужчины, готовые сражаться за каждый дом и за каждый камень, как сновали между взрослыми подростки, умоляя не прогонять их от себя и разрешить повоевать с турками.

Минчев сознавал, что чем меньше людей увидит его сейчас в городе, тем лучше это будет для него в будущем. Но жар сердца победил холодный рассудок: спрятав красную феску в карман и глубоко надвинув на лицо помятую, потерявшую форму шляпу, изрядно испачкав лицо золой и глиной, всем своим видом изображая неряшливого и бестолкового человека, Йордан пристроился к одной из групп и стал поджидать противника. Были здесь не только жители города, а и ополченцы, и русские солдаты-пехотинцы, и даже спешившиеся драгуны, которые не успели покинуть Эски-Загру. Когда показались первые турки, их встретил такой меткий и сильный огонь, что они не выдержали и отступили на другую улицу. Они предприняли несколько попыток атаковать, но всякий раз отступали, черня улицу новыми трупами своих солдат.

Частые и громкие выстрелы послышались справа и слева. Стало очевидно, что эта узкая и короткая улица превратилась в ловушку. Кто-то призвал бежать к церкви, чтобы укрыться за ее толстыми стенами. Минчев, сорвав с головы помятую шляпу, пополз к одинокому каменному дому, в котором раньше жил турок или помак[24]: на воротах жилища начертан характерный знак-символ — предупреждение для своих.

В доме было безлюдно: его обитатели куда-то сбежали. На полу валялась разбитая посуда и порванная одежда — это могли сделать только хозяева, не желавшие оставлять свое добро болгарам. «Выдам-ка я себя за помака, скажу, что приехал из Систова по торговым делам и не успел удрать из Эски-Загры; вот и вынужден был таиться от разъяренных болгар!»

По скрипучим ступенькам он поднялся на чердак и прилег у мешков, в которых хранился старый табак. Отсюда все хорошо видно: и церквушка, укрывшая последних защитников города, и ближайшие улицы, и небольшая полянка, отгороженная от улицы невысоким каменным забором. Постепенно весь город превращался в огромный и страшный факел; пройдет день-другой, и от него останутся обожженные кирпичи, трубы, зола да головешки. Из-за угла показались башибузуки, они осмотрелись и бросились в ближайшие дома. В этот дом пока никто не заглядывал: надпись делала свое дело. Настали сумерки, но пожары освещали город так, что плотная тьма отступила, не в силах соперничать с сотнями ярких пылающих костров.

Утром турки пошли на штурм церкви. Из окон ее повалил густой сизоватый дым. Минчев слышал душераздирающие крики женщин и испуганный плач детей, стоны добиваемых стариков и полные отчаяния мольбы старух. Йордану захотелось заткнуть уши и ничего не слышать, но он не посмел это сделать, считая такое едва ли не предательством: нет, слышать надо все, чтобы потом рассказать другим.