Приключения-77

— Нет. Прожила при немцах в Зорянске. Любопытные листовки сохранились у нее со времен войны. Вернее, фашистские приказы...

Я раскрыл папку. Действительно, Митенкова сберегла для потомков интересные документы тех дней. Напечатанные крупным шрифтом, в черной рамке, на грубой, едва не оберточной бумаге. Поразительно, но без единой ошибки. Сразу видно, под руководством грамотного русского человека. Наверное, предателя. Мало ли их тогда объявилось!

Читал я приказы с любопытством. И не без волнения. Война — целая эпоха для людей моих лет.

Первый был лаконичный.

«П р и к а з

Все мужчины в возрасте от пятнадцати до шестидесяти лет обязаны явиться в жилуправление своего района, имея при себе удостоверение личности.

Штадткомендант Кугельгард.

Зорянск, август 1941 года».

Следующий приказ — целое послание к населению.

«П р и к а з

Каждый, кто непосредственно или косвенно поддержит или спрячет у себя членов банд, саботажников, пленных беглецов, жидов, партийных, советских работников и членов их семей или предоставит кому-нибудь из них пищу или иную помощь, будет покаран смертью.

Все имущество его конфискуется. Такое же наказание постигнет всех, кто, зная об их местонахождении, не сообщит немедленно об этом в ближайшее полицейское управление, военному командованию или немецкому руководству.

Кто своим сообщением поможет поймать членов любой банды, бродяг, жидов, партийных и советских работников или членов их семей, получит тысячу рублей вознаграждения либо право первенства в получении продовольственных продуктов.

Штадткомендант Кугельгард.

Зорянск, октябрь 1941 года».

Третий при всей своей трагичности заставил меня все-таки улыбнуться. Он гласил:

«Все имеющиеся у местного населения валяные сапоги, включая и детские валенки, подлежат немедленной реквизиции. Пользование валяными сапогами запрещается и будет караться так же, как и недозволенное пользование оружием.

Штадткомендант Бёме.

Зорянск, декабрь 1941 года».

Почему я улыбнулся? Декабрь сорок первого. Время нашего контрнаступления под Москвой. Мороз, русский батюшка-мороз, главнокомандующий от родной природы.

У Жарова тоже промелькнула на лице улыбка.

— Вот ведь, — сказал он, — и валенки немцам не помогли.

— Свои же валенки, родимые. Не предали, — кивнул я. — Больше листовок нет?

— Только три.

— Хорошо. Мы к документам еще вернемся. Вы были сегодня на керамическом заводе, с сослуживцами Митенковой говорили?

— Странная, говорят, была. В отпуск никуда не ездила, хотя и предлагали ей как ветерану предприятия путевки в дом отдыха, санатории. Все отговаривалась, что на огороде надо копаться. И еще характерная деталь: никого и никогда не приглашала к себе в гости. И сама не ходила. Короче, абсолютная нелюдимка.

— И это ни у кого не вызывало подозрений?

— Она ведь плохо слышала. Говорят, глухие люди сторонятся других. Так что подследственная...

— Это зависит от характера. И теперь она уже не подследственная.

— Для меня пока еще подследственная, — вздохнул Жаров. — Дело в отношении ее прекращено, но на допросах сегодня много о ней говорили.

— Валят небось всю вину?

— Изо всех сил стараются. Особенно начальник отдела сбыта.

— А вы как считаете?

— Через недельку доложу. Но сдается мне, всем заправлял он. Товар вывозился без накладных, пересортица и прочее.

— И все-таки Митенкова была замешана?

— Была.

— И самоубийство связано с этим?

— Простите, товарищ прокурор, пока неясно.

— Ладно, подождем. Так как же с Домовым? Из найденного при обыске хоть что-нибудь приоткрывает завесу над его личностью?

Жаров развел руками.

— Ни одной фамилии. Фотография, правда, имеется. В папке посмотрите.

На меня смотрел в витиеватом медальоне красавчик с безукоризненным пробором. Брови вразлет, полные губы и ослепительный ряд зубов. В вязь виньетки вплетены слова: «Люби меня, как я тебя». И подпись: «Фотоателье номер 4 города Зорянска».

— Мастерская закрылась в пятидесятом году, — пояснил следователь. — Никаких, конечно, следов от нее. Стояла на улице Коммунаров. Где теперь кинотеатр «Космос».

— Фотография старая. Но вы ее исследуйте.

— Разумеется, товарищ прокурор... Та-ак, — протянул Жаров и сказал; — Двенадцать папок с нотами...

— Какими нотами?

— Написанными от руки. Я их вам не привез, вот такая кипа. — Жаров показал рукой метра на полтора от пола. — На чердаке лежала. Всю ночь разбирал. Только названия и ноты. И опять же ни даты, ни подписи — ничего. Причем названия выполнены печатными буквами. Наверное, для понятности.

— Чьи это произведения?

В музыке я, прямо скажем, не силен. Разве что самые известные композиторы.

— Надо проиграть на аккордеоне, — уклончиво ответил Жаров.

— Вы играете? — Это была новость для меня.

— Немного, — смутился следователь. — В армии в самодеятельности. Собираюсь заняться, да нет времени.

— Что еще, помимо нот?

— Два письма. Без даты. Личного содержания. Судя по почерку — от двух разных людей.

Я ознакомился с ними.