Приключения-84

«Я, Базарбай, сын Ержана, — прочел майор, — посылаю сердечный привет и неугасимую любовь жене моей, Фирюзе-ханум! Моему сыну родному приветствие от нежного отцовского сердца!

Всем родным и друзьям, всем дорогим соседям нашим, родному аулу моему — пожелания счастья и процветания!

Сердце мое полно надежды, что все вы в добром здравии.

Итак, пусть все узнают, и сын мой тоже, что осужден я был безвинно. Много страдал, и волосы мои поседели.

Но не зря говорили деды: «Не бойся ночи. Кончится, как ни была бы долга». С меня сняты все до одного обвинения.

Я чист перед вами, как все эти годы был чист перед совестью своей.

В первый месяц войны меня направили на фронт. По дороге эшелон разбомбили немцы. Я и несколько товарищей остались живы. Мы долго скитались по белорусским лесам, настрадались и натерпелись немало, пока не встретились с партизанами. Нас приняли в отряд. Я стал пулеметчиком, воевал, наверное, не хуже других. Меня наградили боевым орденом.

Сейчас я прибыл на Большую землю по делам, о которых писать нельзя, а также за этой высокой наградой. Ее вручат мне, а потом дадут отпуск, и я приеду на побывку домой. Потому не буду описывать, что было со мной в эти годы, лучше расскажу, как приеду, не торопясь.

Жизнь открыла мне глаза. Я считаю, что все-таки перед Родиной виноват. Не пошел в то время, куда следует, не рассказал о темных делах своего дядюшки, который одной рукой раздавал благословения, а другой пакостил.

Я прощаюсь. Но душа моя с вами, в родном краю. Скоро увидимся!

Базарбай, сын Ержана».

Майор положил письмо на зеленое сукно перед Фирюзой. Она взяла его и, не стесняясь присутствующих, крепко прижала к губам.

Люди взволнованно зашумели, обсуждая услышанное.

— Да-а, — сказал майор Дауленов, дождавшись, пока в комнате станет тихо. — Среди вас, наверное, немало таких, кто пострадал из-за скорпиона Пиржан-максума. Вот ты, Фирюза, уважаемая женщина, глава Советской власти на селе. По чьей вине ты десять лет одинока? Или Мексет, что растет без отца? Или ты, Айтмурат? — обратился он к коренастому мужчине в гимнастерке. — Не из-за пиржановых ли козней едва не погубил сестру, искалечил друга?

При этих словах Андрей (он стоял по-прежнему рядом с Айтмуратом) сказал:

— Айтмурат вину свою искупил. Бил фашистов за меня и за себя.

— Поймал бы я этих гадов, и Пиржана, и Навруза, удушил бы! — в сердцах воскликнул Айтмурат.

— С Наврузом не торопись, — сказал Дауленов. — Он открыл планшетку, достал потрепанную тетрадь и протянул Фирюзе. — Вот, — сказал Дауленов, — теперь вы прочитайте. Всех созовите, весь аул: и старых, и малых.

— Он жив! — воскликнула Фирюза.

— Не знаю. Хочу верить, что жив. — Он помолчал и добавил тише: — Впрочем, к чему мне обманывать и себя и вас, земляки мои. Навруз погиб давно. Гибель его была долгой и мучительной. Вот об этом и рассказывает он в своей тетради.

* * *

Месяц спустя на одном из участков южной границы произошло событие, которое в журнале наблюдений было отмечено, как «неудавшаяся попытка неизвестного нарушителя перейти границу».

Человек выскочил среди бела дня из-за нагромождения камней на чужой стороне и побежал к советской заставе, что-то крича.

Двое смуглых пограничников пытались его догнать, но вскоре остановились. Один опустился на колено, долго и тщательно целился.

Выстрелил и радостно вскинул руку, когда человек в длиннополом халате упал.

Не спеша смуглые пограничники направились к нему, но перебежчик неожиданно вскочил и, согнувшись, зажимая рукой рану, преодолел высохшую речку и достиг нейтральной зоны.