Приключения - 91

- Это ты сейчас так говоришь, потому что знаешь, а неделю назад так не

ответил бы. Ведь не ответил бы?

Илья понуро молчал.

- Вот видишь. Я потому и настоял на расследовании, чтобы разобраться в

этом деле, а не потому, что Логвинова и Карзаняна в чем-то заподозрил. И

Смолянинов с Крымовьш меня правильно поняли. Так что дело не в том, где

человек работает - на заводе или в милиции, а что это за человек. Чего

молчишь?

Не согласен? Так и скажи.

- А что от того изменится, если скажу? По-моему, никому так не

достается, как работнику милиции. Кто бы что бы ни натворил, он всегда в

конце концов оказывается "крайним", на которого можно свалить всю

ответственность. А там и уволить можно, и в тюрьму посадить. Вы же

помните, как отца тогда таскали. Никаких доказательств его вины, а никто

ничего поделать не мог, ни вы, ни Дмитрий Григорьевич. Я же знаю, как

Федор Семеныч в свой отпуск в Москву ездил отца защищать. Все равно его

только после смерти в партии восстановили. Я только совсем недавно понял,

что отец в последние годы как в круговой обороне жил: сзади

"несуществующая" банда Кравцова, которая расстреляла патрульную машину

вместе с экипажем и разгромила поселковое отделение милиции, - и все это

свалили на пьяных дебоширов, а впереди - персональное дело и "особо

принципиальное" мнение первого секретаря райкома партии, не простившего

отцу критики на заседании бюро.

Илья замолчал. Он и не подозревал, что когда-нибудь выскажет вслух все,

что за последние дни легло на душу тяжелым грузом. Но теперь стало легче,

и особенно от того, что сказать все это пришлось человеку, который всегда

уважал и ценил отца, а значит, и его, Илью, поймет правильно.

Споря про себя с Иль„й, Левко, конечно, не мог не согласиться, что в

последние годы работники правоохранительных органов стали единственной,

пожалуй, категорией советских трудящихся, которая, ведя борьбу с

преступностью, наиболее беззащитна от нападок.

Тех же работников милиции можно заглазно обвинить в чем угодно - в

нарушении законности, злоупотреблении властью или превышении своих

полномочий, и любая, даже самая нелепая жалоба будет проверяться.

Но независимо от результатов проверки удар уже нанесен. А с каждым

новым незаслуженным оскорблением у человека все меньше и меньше остается

желания идти в атаку. Тем более что за самый откровенный пасквиль никто,

как правило, ответственности не несет.

- Ты знаешь, на чем твоего отца подловили? - наконец произнес Левко,

выделяя интонацией последнее слово. - Видимо, не знаешь. Он не получил

письменного разрешения прокурора на производство обыска, договорились по

телефону. А потом прокурор от своих слов отказался.

- Почему?

- Наверное, испугался, когда тот человек, у кого преступники хранили

награбленное, заявил на суде, что обыск производился без санкции

прокурора. А может быть, еще почему. Степан мне сам не рассказывал и

Смолянинову, видимо, тоже, но мы потом уже с ним пришли к выводу, что

вполне возможно, у твоего отца были в руках какие-то нити, которые вели от

этой банды куда-то наверх. Чтобы обрубить их, было достаточно

скомпрометировать Степана. Но он сознательно шел на риск. Задержись он

тогда с обыском хотя бы на полчаса, мы бы вряд ли это преступление

когданибудь распутали бы. А вот ты почему закон нарушаешь? Не

догадываешься? - горько усмехнулся Левко, глядя на растерянного Карзаняна.

- Ты зачем книги из одной пещеры в другую перепрятал? Вещественные

доказательства укрывал? Почему полтора месяца молчал о своей находке?

Может быть, ждал, когда сторож признается, где хранит свои сокровища?

Ведь, согласись, можно теоретически, конечно, предположить и другое:

сторож промолчит, и тогда ты становишься единственным владельцем

содержимого монастырского тайника. Ты об этом подумал? И как бы Смолянинов

или я должны были реагировать на очередное заявление о том, что участковый

Карзанян скрывает, а вернее, похитил у гражданина Смерницкого некие

предметы, представляющие государственную ценность?

Они давно уже стояли у машины. Илья низко опустил голову и от этого

казался совсем маленьким по сравнению с возвышавшимся над ним генералом

Левко.

- Так можешь сказать, что ты собирался делать с этими книгами?

Илья стоял, не поднимая головы.

- Если так и будешь молчать, я подумаю, что частью коллекции ты

пополнил личную библиотеку.

Сказав так, Левко тут же пожалел об этом. Илья резко вскинул голову.

Лицо его покрылось пятнами, глаза горели злобой.

- Себе? Себе? Мне ничего не надо, товарищ генерал! Я - чтобы всем

досталось, чтобы не испарилось, как раньше вещдоки пропадали. Откуда я

знал, будет следствие или уголовные дела одно за одним прекратят, как по

мановению волшебной палочки. Ищи - свищи тогда эти книги.

- Значит ты ни мне, ни Крымову, ни Смолянинову не веришь?

...Генерал уехал. Совсем стемнело. Зайдя ненадолго в райотдел, Карзанян

отправился на опорный пункт, где его ждали дружинники, ребята из

комсомольского оперативного отряда. Предстоял очередной рейд по дворам,

проводимый, как всегда, в пятницу. До воскресенья оставалось совсем

немного.

Геннадий Абрамов Ни за грош