Полковник тоже посмотрел на Дробызгалова без радушия. Полковник был назначен сюда несколько лет назад, но отношений с подчиненными наладить так и не сумел, ибо считали его дилетантом без шанса на перспективу. Раньше полковник служил в госбезопасности, откуда и был переведен с большой группой старших офицеров в МВД для очередного «укрепления» кадров, но укрепления не состоялось, поскольку специфика милицейской работы оказалась иной и требовала к тому же богатого, именно что милицейского опыта, и вот при следующей перетасовке руководства завис полковник в кадровом вакууме, откуда угодил в нижние слои — управлять Дробызгаловым и ему подобными, что тоже имели на своем невысоком районном уровне опять-таки неведомые полковнику стиль и методы работы. Сознавая личную некомпетентность, полковник гонора не выказывал, осторожничал, даже когда резкость произнести хотел, взгляд отворачивал и бубнил отчужденно, лишь в интонации подчеркивая неприязнь своего отношения к тому или иному факту.
— Ну так... зачем же вы себе позволяете оскорбления в... адрес работников прокуратуры? — промямлил полковник.
— Товарищ полковник... — Дробызгалов приложил руку к груди. — Этот прокурор... он же... — И последовала нелестная характеристика молодого прокурора.
Характеристику полковник выслушал бесстрастно, а вернее, как почувствовал Дробызгалов — пропустил ее мимо ушей. И еще уяснил оперуполномоченный благодаря изощренному своему нюху: в затаенном молчании начальства кроется нечто большее, нежели личное нерасположение и служебное недовольство.
— Ставится вопрос о вашей профпригодности, — откликаясь на нехорошие предчувствия подчиненного, молвил бесцветно полковник. — Мне предложено подготовить материалы...
— Кем... ставится? — вырвалось у Дробызгалова невольно, хотя яснее ясного было, что инициатива по вопросу о пригодности строптивого оперуполномоченного к службе полковнику и принадлежит.
— Предложено, — повторил тот, как тупым топором рубанул.
— Но...
— Провалили этого вашего... Аверина...
— Да не провалил, обеспечил все, что мог... Если бы не прокуратура...
— Ну, так или иначе... Потом — что-то у вас сплошные срывы... Вчера вот... со взяткой...
— Да ведь провокация!
— Выговор у вас за пьянку...
Да, тут не отвертишься. Задержал Дробызгалова патруль, когда в форме, дурак, в метро ехал. Всего-то за запах, а пострадал. Но когда было! Четыре года назад, этот полковник еще шпионов ловил или настроениями интеллигенции занимался...
— В общем, — подытожил начальник иезуитски-стеснительно, — подумайте: может, перейти...
— Куда? — спросил Дробызгалов с надеждой.
— Ну, я не знаю... С оперативной работой что-то у вас не ладится... Смотрите. — Полковник как обычно прибегал к обтекаемым формулировкам.
Так. Конец. «Гражданка», сдача удостоверения.
— А с Авериным как? — спросил Дробызгалов по инерции.
— Очевидно, будут судить...
— Но мы же его сами... А потом — это же чепе...
— Чепе, — согласился полковник, вздохнув лицемерно.
Дробызгалов тоже вздохнул. Но — от души. Полковник, конечно же, в случае чего оправдается: дескать, полезно зажравшемуся спекулянту Мордашке попариться в зоне — выйдет, большой авторитет иметь будет, да и страха прибавится, покорности. А виновного в провале оперуполномоченного он, полковник, накажет по всей строгости. А может, и не придется стеснительному полковнику никого наказывать: поймет Дробызгалов деликатный намек и сам черкнет рапорт об увольнении из органов...
— Разрешите идти? — с ненавистью вопросил Дробызгалов.
— Да, пожалуйста. И... проведите с Авериным этим... воспитательную работу.
— В смысле? — искренне удивился Дробызгалов.
— Чтобы... осознал положение...
Шагая по коридору и нащупывая в кармане ключи от кабинета, Дробызгалов оценивал сложившуюся ситуацию. Мямля-иезуит с прокуратурой ссориться не станет, не с руки ему, тем более сам еле на месте держится — пришел в милицию на большой волне, с начальством своим бывшим, ан — нет начальства, схлынула волна, и висит он теперь между землей и небом, все отчетливее сознавая: чуть что и — предложат ему почетную пенсию. А она, пенсия, хоть и полковничья, да по нынешним временам инфляции — курам на смех. У Мордашки только в неделю на сигареты такая пенсия уходит.