Приключения Альберта Козлова

Матери мы не нашли. Из штаба авиационной дивизии, куда нас доставил броневичок, звонили в какие-то тылы, наводили справки. Выяснилось, что госпиталь успели, эвакуировать частично, по всей вероятности, мама осталась с тяжелоранеными. Как поступают фашисты с пленными, в сорок втором году знали все, на этот счет не строились иллюзии, но мама была гражданским человеком, медсестрой, женщиной. Могло случиться, что она и успела выскочить из Воронежа. Требовалось время, чтобы разузнать правду.

Тетю Клару оставили при штабе, мы остались при ней. Поселились в деревне, название которой, как ни странно, я забыл. Надо бы списаться с Рогдаем, он-то наверняка помнит. У него память острее.

Деревня, зарывшись в сады, вытянулась вдоль широкой низины. По низине сочилась речушка, в реку она превращалась лишь у деревянного моста. Здесь она, наглотавшись песка и осоки, раздувалась и засыпала.

Хата была с земляным полом и соломенной крышей. Солома на крыше от солнца и дождей почернела, на коньке вырос бурьян. Вместо каменной трубы торчало старое ведро. Я удивлялся, почему крыша не загорается, когда хозяйка топила пузатую русскую печь, но, видно, от времени солома стала огнеупорной.

Хозяйке было лет сорок. Она представилась:

— Кличьте Груней. Живите… Разве жалко? Живите, если не брезгуете.

Тетя Груня была плотная, невысокого роста, по-своему красивая. Брови как крылья ворона, черные большие глаза, добрые и со смешинкой. Вот только руки… Руки красные, с короткими толстыми пальцами, задубелыми ногтями. Некрасивые руки. Такие руки бывают у тех, кто всю жизнь проработал в поле. Земля въелась в ладони, протянулась черными ниточками.

У хозяйки была дочка Зина. Носатая и губастая девчонка моего возраста, лет пятнадцати. Еще был сын Лешка. Его вот-вот должны были забрать в армию, поэтому он дома не ударял палец о палец, пропадал где-то на гулянках и еще бог весть где.

Груня болезненно переживала поведение сына, осуждала и в то же время прощала. Особо ее тревожило лишь то, что Леха грозился увести и пропить соседскую козу.

— Коза-то дрянь ползучая, — жаловалась тетя Груня. — Я бы давно ее ухватом порешила или марганцовкой стравила. Один позор! Но увести, сами посудите, вы люди грамотные, конокрадство получается. У нас годков пять аль шесть… Пожалуй, семь годков назад, когда амбар сгорел, аккурат шесть годов прошло… Били конокрада. Чем попало… Потом судили и оправдали. Аблакат купленый был. Он выгородил. На суде аблакат как соловей пел, что другой мужик умыкал жеребенка. Какое-то альби не сходилось. Что такое альби?

Тетя Груня замолкала, задумывалась. В хату заходили куры и петух с развесистым хвостом. Петух гордился хвостом и на бесхвостых смотрел с презрением. Курицы смелели, прыгали на лавку, на стол; их возня выводила хозяйку из оцепенения.

— Кыш! — кричала она и гнала кур чапельником. — От воры! Только бы стибрить что-нибудь! Кыш на улицу! Ходите, как другие, сами ищите корма, не до вас, голодранцы!

Петух выскакивал на улицу, куры забирались под кровать и выглядывали из-под деревянной кровати, как мыши из норы.

— А почему жизнь не удалась? — продолжала размышлять тетя Груня. — Хозяин виноват, он в ответе. Жили-то хорошо, как в урожайный год. Муж-то при начальстве… Доверили сельпо. Не то чтоб вор, да выпить любил. С тем бутылочку, с другим… Аккурат ревизия, хлоп — недостача! Старый дом продали, купили этот. Покрыли растрату. Да прокурор не признал, не захотел по-мирному.

Она вновь замолкла, что-то вспоминая, улыбалась, затем вздыхала глубоко и безутешно.

— Полтора года дали, — говорила она вроде бы самой себе. — На север увезли. Наколобродил чего-то, еще три добавили. Был муж, стал тюремщик. Я-то с двумя на руках. И ведь могла замуж выйти, за красавца, тракториста… Если Лешка уведет козу, тоже под суд пойдет, загудит за отцом по торной тропинке. На аблаката денет нет. Если бы были деньги, аблакат, может, и выгородил бы, да денег нет. Хоть бы забрали Леху побыстрее в армию! Клара Никитишна, похлопочите перед начальством, чтобы побыстрее Леху призвали. В армии из него человека сделают.

— На фронте могут и убить, — говорила тетя Клара.

— На то судьба. Ему все равно идтить на фронт. Лучше сложить голову на поле брани, чем в тюрьме захиреть.

Тетя Груня доставала чапельником из печи огромную черную сковороду с жареной картошкой, облитой яйцами.

— Прошу к столу! — приглашала она. — Зинка, перестань бросать хлеб курям, самим жрать нечего. Ешьте, гости дорогие, угощайтесь! Не обращайте на нее внимания. Она без понятия. Вы небось отличники, а моя учиться не хочет. Хотя бы ей ума вставили. Как ты учишься, меньшой, расскажи, — попросила хозяйка Рогдая.

По имени она звать брата отказалась, потому что, по ее понятиям, имя Рогдай звучало оскорбительно для городского человека — Рогдаем в колхозе называли племенного быка.

— Меньшой, расскажи, расскажи! Ты слушай, на ус мотай. Только бы на парней глазеть, думает, что не успеется.

Рогдай запускал деревянную ложку в сковородку, вылавливал желток и говорил:

— Главное в учебе — усидчивость.